Дмитрий Емец - Почтовая голубица
Дочитав до этого места, Коралла громко плюнула, покосилась на Одуванчика и продолжила:
«Так что, бабуся, я пока не женился и не собираюсь... Ну чего тебе еще написать? Ты пишешь, чтобы я скорее приезжал или забрал тебе к себе, а то ты не доживешь и похоронить тебя будет некому. Ничего, бабулька, доживешь, ты у меня старуха крепкая, а забрать тебя не могу, потому что тут ты будешь не устроена, да и климат не тот. Приехать тоже не могу, потому что билеты стоят дорого да и далеко ехать. По этой же причине, что денег мало я и не помогаю тебе матерьяльно. За это ты меня, бабуся, прости.
Ну вот и все, теперь я закругляюсь, потому что весь лист уже написал. Нужно идти бурить дыру.
Твой внук Сережа.»
Письмо прочитано, а Одуванчик все сидит на диване с умиротворенным и счастливым лицом. То же письмо она слушала и вчера, и на прошлой неделе. Если бы не было ей письма, то совсем извелась бы она от беспокойства, а так ничего, можно жить. Жаль, только глаза не видят, даже почерка сережкиного не различить. Ну да ничего, Коралла прочтет, хотя тяжело с ней, с Кораллой, ну да ничего, Бог ей судья.
Потом старухи ужинают. Одуванчик жует, глотает, но вкуса не ощущает. Она снова в мечтаниях.
— Коралла Алексеевна, лапочка, напишем ответ? — робко спрашивает она.
— Да станет он их читать, держи карман! — с добродушным дребезгом в голосе отвечает Коралла.
Одуванчик вздыхает, но не настаивает, только спрашивает:
— А адрес вы правильно заполнили?
Коралла шевелится, но беззлобно. На сегодня она уже отгремела.
— Первый раз, что ли? — ворчит она.
Через час Одуванчик вновь приходит в беспокойство и семенит к Коралле.
— Давно чего-то от Сережки новых писем не приходило! Уж не случилось ли чего?
— Накаркаете тоже... Мужики они писать не больно-то. Ничего пришлет, не денется, — отвечает Коралла.
Так проходит этот день, один из множества мартовских дней. Таким же был февраль, январь, таким же, если доживут, будет и май.
Вечером, когда Одуванчик засыпает, Коралла тихо заглядывает к ней в комнату. Простояв некоторое время в дверях, она идет на кухню, берет лист бумаги и, почти не размышляя, начинает писать:
«Дорогая бабуся!
Вот снова пишу к тебе письмо, потому что знаю, что ты вся уже извелась. Здоровье у меня по-прежнему хорошо, ничего не болит, даже простуды и те не липнут...»
Пишет Коралла увлеченно, даже, пожалуй, вживаясь в образ. Впрочем, уж что, а рука у нее набита. Какое это письмо? Тридцатое, пятидесятое? Она уже и со счета сбилась.
Никого, кроме внука, нет у Одуванчика. А внук семнадцать лет уж как уехал в Якутию бурить там скважины, да и сгинул. Ни письма, ни открытки, ни звонка. Пробовала Коралла выяснять, да разве что выяснишь? Отвечают «адресат выбыл» и точка.
То ли забыл внук бабку, то ли сел, а, скорее всего, давно уж помер. Дело известное, северное — напился пьяным, заснул на морозе, вот и готов покойник. А зашибать-то Серега и раньше любил.
Закончив писать, Коралла зевает и, перечитав письмо, прячет его в один из старых конвертов. Потом встает и, гулко переваливаясь каменными пятками, идет спать.
март 2001
