Михаил Волков - Чужие
IV
Первым побуждением было — бежать! Но как? Уползти по голому песку — детская затея. Укрываясь ящиками, прокрасться ему за спину и тогда перебраться за дюну? Как уйти незамеченным?
Я повернулся, пополз к другому концу тюка, заглянул за угол и окаменел от страшной картины. На брезенте, вытянувшись, лежало на спине неподвижное тело Врагина. Два чудовища склонились над ним, неестественно изогнув хребты, точно горбатые гусеницы. Одно медленно погружало в чуть вздымавшуюся грудь моего друга большую тонкую блестящую иглу. Другое поддерживало вытянутые и поднятые вверх руки Николая Ивановича.
Напрасной гибелью, безрассудством было бы пытаться спасти Врагина. Но... оставить его на страшную смерть под пытками? Я знал: воспоминание о проявленной трусости и подлости не перестанет давить меня до конца жизни.
Сознавая безумие поступка, я вскочил. Невольный крик вырвался из горла.
В тот же момент, пронзительно присвистнув, точно подброшенный пружиной, сидевший урод высоко подпрыгнул, изумительным прыжком акробата подскочил сажени на две ближе и, взмахнув копьем, направил его мне в грудь.
Тонкое древко качалось, как стальное жало рапиры. Я знал, что рискую вызвать удар малейшим движением. Мгновение я стоял неподвижно. Где-то близко защебетала птичка. Уроды, выпрямившись, смотрели на меня. В тишине мой обостренный слух уловил шум моря и резкие крики морских птиц. Значит, море не особенно далеко.
Лагерь был расположен между дюнами, во впадине. Песчаная могила... А может, не поздно уйти? Я как бы с усилием повернул рычаг в мозгу, подавляя эту мысль, и заставил себя пошевельнуться. В безнадежном отчаянии приговоренного к казни я медленно подошел к Врагину. Маленькое пятнышко краснело на его груди, под сердцем.
Я поднял его и понес. Зачем? Не знаю. Я был заведенным автоматом. Третий раз в этот день все происходящее казалось мне сном.
С мутнеющим сознанием, ежесекундно ожидая услышать дикий крик, принять боль удара, я медленно переставлял ноги в рыхлом песке. Тянулись секунды — ни окрика, ни звука нагоняющих шагов! Только невидимые птицы дюн усилили свист.
Неодолимо тянуло оглянуться — так тревожно было молчание. Но я шел и шел... Мимо проползли толстые искривленные кактусы. И снова раскаленный песок... Наконец я оглянулся. Сыпучий шлейф холма заслонил вид на пройденный путь.
Нервное и физическое напряжение оборвалось сразу. Я выронил тело Николая Ивановича и упал без чувств. Впрочем, я тотчас же очнулся и повернулся к Врагину. Красноватая точка расплылась в широкое пятно. Я положил руку на грудь и сейчас же снял. Сомнений не оставалось — я принес труп. Риск был напрасен, они умертвили его! Там, на брезенте, Врагин еще дышал.
Я поднял голову. Частью колоссального зеркального шара поблескивала темно-синяя гладь спокойного океана. Синева, постепенно бледнея, сливалась с голубым небом. И на этом фоне — красные волны песка. Простор и великий покой пустыни.
От прибрежной полосы меня отделял ряд дюн. Со стороны берега на одну из них поднялись и стали спускаться в лощину четверо в шлемах, волоча тяжелые мешки.
Лагерь виднелся саженях в сорока левее, в лощине. Там тоже шевелились фигуры. Значит, их не трое.
Ожидать помощи было неоткуда. Безучастный к своей судьбе и свершившейся судьбе Врагина, я машинально наклонился над ним. И широко раскрыл глаза. Врагин лежал на боку и ровно, глубоко дышал. Я лихорадочно осмотрел его вторично. Красноватое пятно заняло всю грудь. Я прикрыл голову спящего от палящих лучей, прилег рядом и сразу заснул.
V
Проснулся я от неприятного ощущения пристального взгляда. Держа в руках свое копье, глазастый урод стоял в трех шагах, пристально вглядываясь мне в лицо, словно пытаясь что-то прочесть на нем. Совершенно инстинктивно я сжался, ожидая нападения. С минуту смотрели мы в глаза друг другу. Ни единой человеческой мысли, ни одного чувства не отражалось на этой живой маске.
Урод внезапно нагнулся, захватил горсть песку. Он указал на себя, в сторону моря, вверх и, отведя копье и подбросив песок в воздух, пронзил на лету облако падающих песчинок. И неподвижно уставился на меня. Я тупо следил за его движениями. Что он говорил? Конечно, о себе. Но что? Быть может, о буре и молнии, ударившей в корабль? Я кивнул головой. Мой взгляд упал на конец опущенного копья, и дрожь омерзения пробежала по телу, пальчики зеленой лягушечьей лапки обхватывали прут.
Монстр повернулся, быстро, не оглядываясь, зашагал к лагерю. Я проводил его равнодушным взглядом. Не пытаясь объяснить факты, я принимал их, и только.
— Довольно спать! — услышал я сквозь сон смеющийся голос Врагина.
На его голове тюрбаном был навернут рукав, оторванный от нижней рубашки. Он выплюнул зеленую жвачку и протянул мне кусок кактуса со стертыми колючками.
— Хотите пить? Вместо воды пока. Да вот, — он оторвал второй рукав, — закройте голову!
С радостью я убедился, что Врагин остался прежним Врагиным.
Я со всеми подробностями рассказал ему происшедшее. Может, это неизвестное племя? Или болезнь — вроде пучеглазия?
Врагин покачал головой:
— Вряд ли. Это чужие... Идем к ним!
За извилистой лощиной открылся вид на лагерь. На тюках сидела одинокая фигура. Остальные пятеро суетились на большой дюне. Отражая солнечные лучи, поблескивала и искрилась сеть огромной паутины, раскинутой между тонкими кольями. Да они плетут сеть!.. Часовой, повернув голову, следил за нашим приближением, но за оружие уже не хватался.
Опасность нам, по-видимому, не угрожала.
Встревоженно засвистали птицы.
— Тогда тоже?!
— Что? — не понял я.
— Свистали пичужки?
— Все время. Но к чему...
— Они и тогда пересвистывались? — нетерпеливо перебил Врагин. — Ни слова не произносили? Значит, это они!.. И остальные отзываются... Отойдем... Пока.
Мы сели неподалеку. Я жевал и сосал кактус. Врагин строил догадки. Изредка у него срывались отдельные слова:
— Эволюция... Ящеры... Другой путь... Но шлемы?..
От лагеря донесся дикий визг и скрежет, точно работала круглая пила.
Врагин вскочил, застонал и, хромая, побрел к лагерю. Постоял там минут пять, повернулся и пошел обратно.
— В большой ящик вертикально вставлен короткий стержень, на стержне со страшной быстротой вращается туманный шар. Звуки — из ящика. — Он молча сел и задумался.
Пронзительный звук, не смолкая до самого заката, метался по лощине.
