Александр Казанцев - Острее шпаги (Клокочущая пустота, Гиганты - 1)
- Потому мне и нужен был сам Ферма.
- Зачем?
- Чтобы получить у него его доказательство.
- А было ли оно? - вступил Олег. - Ферма мог найти собственную ошибку, как находили впоследствии ошибки в несчетных доказательствах теоремы, а потому не записал и не опубликовал своего доказательства!
- Ферма вообще почти никогда не публиковал своих доказательств. Он сделал открытие в математике и как бы просил всех принять его вызов и повторить то, что удалось ему сделать.
- Кто же он? Шутник? "Принцесса Турандот от науки" или гордец с непомерным самомнением?
- Нет, нет! Просто скромный автор "математических этюдов", предлагаемых, подобно шахматным, для решения любителям математики.
- И что же? Доказывали его выводы? Решали эти этюды?
- Только Эйлеру в следующем столетии удалось это сделать, исключая Великую теорему, которую доказал только сам Ферма.
- Почему вы в этом уверены?
- Потому что он подсказывал, как это сделать.
- И вы у него это узнали? С помощью спиритического сеанса? иронизировал Олег.
- Нет, зачем же? С помощью анализа его намеков, изучения других сделанных им открытий и с помощью воображения, которое способно все это объединить, создав образ Ферма.
- Конечно, "бессмертного академика", как это принято во Франции.
- Он даже не слышал о таком звании. Бессмертного, но не по выбору старцев в мантиях или по королевскому указу, а по сделанному им вкладу в науку, ощутимому и в наши дни.
- И у вас, говорите вы, состоялась встреча с ним? - наседал Олег.
- Я вообразил ее. А "беседа" с ним вылилась в чтение его трудов, изданных полвека спустя его сыном Самуэлем, тоже ученым и поэтом, как отец.
- Так! И что же вам сказал "при свидании" Ферма?
- В его отказе публиковать свои доказательства, пожалуй, было больше скромности, чем желания возвыситься над всеми, кому он предлагал найти им найденное. Но вместе с этой его чертой в нем можно увидеть и кое-что поглубже. Например, не без скрытого лукавства пишет он на полях книги Диофанта замечания, неоднократно употребляя частицу "ни". И вовсе не для усиления отрицания, а для того, чтобы подчеркнуть существование единого, общего способа разложения степени на сумму слагаемых той же степени.
- И есть такая формула?
- Конечно, есть! Я отыскал бином Ферма, несправедливо забытый. Отталкиваясь от него, я прошел путем Ферма к доказательству его Великой теоремы.
- Кажется, вы докажете сейчас если не теорему, то реальность своего путешествия к Ферма, - пошутил я.
- Пожалуй, результат математического вывода может служить таким доказательством.
- Так вы же сможете получить знаменитую премию, обещанную за доказательство теоремы Ферма!
Аркадий Николаевич усмехнулся:
- Это немецкий любитель математики Вольфскель в 1908 году завещал сто тысяч марок тому, кто докажет теорему Ферма.
- Но, по вашим словам, вы это сделали!
- Нет. Я лишь нашел доказательство у Ферма.
- Значит, вы действительно побывали у него, перебирали его записи и смело можете рассказать, как он выглядел триста лет назад.
- Записи перебирал, это верно. Мне он представляется из моей "машины времени" (воображения!) веселым, толстым и многодетным человеком, который служил в суде, попутно занимался математикой для души, делая гениальные открытия, не придавая им особого значения. Что же касается получения премии, то она принадлежит его потомкам, а не мне. И вряд ли может их обрадовать.
- Ну что вы! Сто тысяч марок - это вещь! - заметил Олег.
Аркадий Николаевич расплылся в улыбке:
- Вам, конечно, известно, что одинокая и богатая почитательница Жюля Верна после его романа "Из пушки на Луну" завещала свое значительное состояние первому человеку, который ступит на Луну. Им оказался Армстронг. И не так давно в Париже ему вручили премию дамы XIX века. Но, увы, после двух мировых войн и многократных девальваций франка завещанной суммы хватило астронавту лишь на покупку легкого плаща на память о щедрой парижанке. Боюсь, что остатков премии Вольфскеля в марках хватит разве что на одни рукава.
- Но не можете же вы утаить от всего мира то, что нашли у Ферма, неважно, побывали у него или нет! - горячился Олег.
- Увы, вы сами прочитали в этой брошюре предупреждение. Кто согласится разделить со мной ответственность за найденное мной у Ферма его доказательство? Кто поверит в это?
- Но вы же не мнимая величина, а реальный человек?
Вместо ответа Аркадий Николаевич протянул визитную карточку, напечатанную на меловой бумаге машинописным шрифтом: "Аркадий Николаевич КОЖЕВНИКОВ, Главный специалист института Сибгипротранс. Новосибирск". На обороте от руки - адрес: "630076, Новосибирск, 76, Вокзальная магистраль, 17, кв. 23".
- Прекрасно, - сказал я. - Теперь математики вас найдут, не говоря уже обо мне! Если вы, конечно, не растворитесь сейчас в воздухе.
Аркадий Николаевич загадочно улыбнулся и в воздухе не растворился.
Поезд подошел к Свердловску. Мы с сыном направились к выходу, где нас встречали уральцы, с которыми я хотел познакомить идущего сзади Аркадия Николаевича. Но... когда я обернулся, то его уже не было. Он словно растворился в воздухе.
- Мним! - многозначительно произнес Олег без тени улыбки на лице.
Но все-таки он шутил! Мы оба не верили, не могли верить в "машину времени", которая вдруг забросила в купе идущего поезда путешественника во времени на пути из будущего в эпоху Ферма или обратно! Нет, это был самый реальный человек, передавший мне реальную карточку, по которой можно отыскать реальное доказательство теоремы трехсотлетней давности.
Я-то, конечно, это сделаю, не знаю, как математики, потому что эта встреча в пути задела во мне самое сокровенное, пробудила неутолимый интерес к удивительному человеку, гордецу или скромному гению, тень которого и поныне тревожит математические умы.
Если мой попутчик силой воображения мог перенестись в кабинет Ферма, то не пример ли это для меня, фантаста, быть может, способного вообразить и самого Ферма, и его время, проследить за его жизнью, о которой известен лишь скупой пунктир дат: родился, учился, женился, переписывался, скончался? Не обязан ли я, хоть в виде "мнима", оказаться с ним рядом, чтобы восполнить промежутки между равнодушно вбитыми колышками на его пути?
Однако то, что нарисует воображение, не может быть точным отображением ни подробностей жизни подлинного исторического лица, ни поэтических его произведений, не дошедших до нас, ни даже математических открытий, сформулированных, но намеренно не доказанных, словом, все это требует от автора, во избежание справедливых упреков уважаемых историков, осудивших в свое время самого Александра Дюма за вольное обращение с историей (отчего, кстати сказать, популярность его романов не пострадала за счет отнесения их к авантюрному жанру!), словом, все это, быть может, требует от автора, претендующего на безукоризненность повествования, изменения имен персонажей в такой же мере, в какой нельзя точно отразить их исторический облик, располагая слишком скудными и малодостоверными сведениями о них.
