Игорь Росоховатский - Море, бушующее в нас
Спустя два года Чумак ослаб. Старость побелила его голову, отняла силу и зоркость. Он сам понимал, что отплавал. Получив путевку на курорт, он пришел к адмиралу. Не глядя на боевого друга, спокойно сказал:
- Прощай, Иван. Не могу без моря. Помру.
- Хочешь смотрителем на маяк? - предложил адмирал.
Но болезнь приковала Василия на три года к постели.
А потом врачи запретили ему работать. Часто одесситы видели на Приморском бульваре седого моряка. Он едва передвигал ноги. Его прищуренные глаза смотрели на море, на волны, которые когда-то вынесли его на берег, а потом погребли подводную лодку сына. Рядом со стариком часто был юноша в морской форме, Михаил Чумак, воспитанник мореходного училища. Старик переводил взгляд на еще тонкую шею внука, на его пылавшие щеки. Он вспоминал, как однажды пришел к скале, незыблемо стоявшей у моря, и вдруг увидел трещину, расколовшую гранит. Из этой узкой расселины выглядывал крохотный бледный росток, пробивавшийся сквозь камень к свету. И Василий думал о жизни - слабой, как скала, разрушаемая ветром, - и сильной, как росток, тянущийся к солнцу...
Слава деда оказалась нелегким испытанием для Михаила Чумака. Успехи проходили незамеченными - внук потемкинца другим быть не должен, - а за каждую ошибку взыскивали вдвое. И Михаил был всегда первым, вызывался в самые трудные и опасные рейсы. Потом навалилась болезнь...
Вадим незаметно наблюдал за постаревшим лицом капитана, жалел его строгой мужской жалостью и старался, чтобы тот этой жалости не замечал.
"Поиск" уже давно шел в открытом море, имея на борту, кроме команды, двух докторов наук, трех кандидатов, лаборантов и водолазов. До капитанского мостика часто долетали громкие голоса споривших ученых, в которых иногда слышалась такая запальчивость, что матросы перемигивались.
- Иногда нам кажется, что твердая земля - это нечто более реальное, чем море, которое вечно движется и вечно меняется, - говорил один из ученых, Но на самом деле море, а не земля - видимая нами сущность мира. Да и сама земля только кажется нам застывшей, а ведь она похожа на море, только ее волны более устойчивы во времени.
Капитан Чумак прислушивался к словам ученого и смотрел на море. Оно вздыхало, медленно напрягая мускулы - волны. И, вслушиваясь в голос моря, капитан выпрямлялся, молодел, у него остро блестели глаза, на щеках загорался румянец. Капитан Чумак встретился со своей юностью. Он узнавал свежий ветер, острые крылья чаек и пьянящий запах морской воды. Приходили слова, когда-то читанные в книгах и вдруг вытолкнутые памятью, как свои, идущие из самого сердца:
Здравствуй, море!
Зелено-серое, с глазами сфинкса.
С искрами солнечных лучей и голубой чашей неба, спрятанной на дне твоем.
Я твой, море.
Я твой потому, что никогда не остановятся твои волны, и никогда не затихнут мои желания, мои чувства водовороты ненависти, прибои любви, тихая рябь грусти и раздумья. Мои мысли озаряют мятежную вселенную, как молнии, вспыхивающее над разъяренными волнами.
И весь этот бушующий мир стихий заключен в недолговечном теле. Человек стареет, слабеют его мышцы, холодеют руки и ноги, а море все еще бушует в нем.
И человек переливает это море в свои удивительныедела, которые останутся жить после его смерти и в которых будет волноваться и шуметь море, как прибой в морской раковине.
Здравствуй, море!"
С каждым днем капитан Чумак становился все спокойнее и увереннее в себе. Очевидно, море устраняло следы болезни. Вадим попытался напомнить капитану об училище, но Чумак нахмурился и перевел разговор на другую тему.
На третьи сутки плавания произошел странный случай. В час ночи вахтенному понадобилось разбудить капитана. Он постучал в дверь каюты, и тотчас из-за двери чей-то голос прошамкал:
- Кто там?
Вахтенный решил, что к Чумаку зашел в гости старик-профессор, начальник экспедиции. Он ответил:
- Мне нужен капитан.
За дверью послышался шорох, звон разбитого стекла. Вахтенный ждал. Шорох повторился, все затихло. Вахтенный опять постучал в дверь. На этот раз никто не ответил.
Тогда испуганный матрос разбудил Вадима. Вдвоем они подошли к капитанской каюте. Дверь открылась. Чумак стоял на пороге. За ним на полу блестели осколки стакана. Кроме капитана, в каюте никого не было.
- В чем дело? - резко спросил Чумак.
- Видны огни города. Вы просили разбудить вас.
- А почему разбудили помощника?
-Мне показалось, у вас кто-то чужой, - растерялся матрос. - И долго не открывали...
- Вы ошиблись, - сказал капитан.
Вахтенный растерялся еще больше:
- Я слышал чужой голос...
- Вам отвечал я, - твердо произнес Чумак и обратился к Вадиму: Можете идти к себе.
Утром капитан появился на палубе с завязанной щекой. Он заметил пристальный взгляд своего помощника и проворчал, как бы про себя;
- Зубы болят...
Его коричневое от загара лицо с острым носом и острым подбородком подергивалось от боли.
Опускаясь в машинное отделение, Вадим встретил корабельного врача и сказал, что у капитана разболелись зубы. Врач направился в каюту за инструментами и лекарством, а Вадим, приняв новое решение, вернулся к Чумаку. Они стояли рядом и молчали. Вскоре появился врач с металлической коробочкой в руке.
- Михаил Никодимович, - сказал он, подходя к капитану, - я слышал, у вас болят зубы. Пройдемте в каюту, я вас осмотрю
Испуганное выражение промелькнуло на лице капитана, он отступил от врача. Но тут же опомнился и улыбнулся:
- Боль уже проходит...
- Но осмотреть зубы не мешает, - настаивал врач. Капитан отвернулся, показывая, что разговор окончен. Врач обиделся и ушел.
Жесткое лицо Чумака повернулось к Вадиму:
- Не стоило беспокоить доктора из-за таких пустяков.
Он не счел нужным ничего объяснять. Он стоял на мостике сосредоточенный, ушедший в себя, и думал об уродливом несоответствии жизни: в сознании еще бушует воля к подвигам, а одряхлевшее тело уже не в силах ее выполнить...
Это были печальные мысли, но почему-то голова капитана гордо подымалась, и лицо светлело...
Чем ближе подходил "Поиск" к бухте Молчания, тем больше волновался Вадим. Странности в поведении капитана настораживали. Может быть, это следствие болезни. Если память не вернулась к Чумаку, сможет ли он провести судно в узком скалистом проходе?
Море становилось все более бурным. Оно с размаху, тяжело и твердо било о борта волнами, словно мешками с песком. Огромные волны, разрезанные надвое носом корабля, глухо рычали. Иногда раздавался такой звук, будто какое-то чудовище причмокивало языком.
Появились рифы. В белой пене они поднимались из глубин моря, как зубы. "Поиск" все время лавировал между ними.
