Владимир Колышкин - Один день…
— Я-то… ясное дело для чего… Для того, чтобы строить Космодром.
Ведь нас сюда, в невообразимую даль, за тем и послали, чтобы мы подготовили плацдарм, так сказать, для Светлого Будущего…
— Ну конечно… Они прилетят на все готовенькое, а вы тут вкалываете…
— Ничего, хорошо потрудимся, большую благодарность получим за то.
Почет и уважение… Льготы.
— Ой, дурак, ну дурак, и дурак же ты. Одно слово, роботяга. Роботяге хоть кувалдой по башке бей, все равно он останется роботягой.
— Но ведь Программа!.. Как можно идти против Программы?
— А что Программа? Зачем же нам дан «думатель»? Вот я лежу и думаю. А на кой, думаю, мне лично этот Космодром сдался? Я и без него хорошо проживу. Без него даже еще лучше. А то поналетят сюда, устроят вавилонское столпотворение, а я суеты не люблю.
— Над Программой работали такие головы! Не нам чета… Да как ты осмеливаешься такое заявлять! Да кто ты такой?!
— Я философ.
— И в чем же суть твоей философии, позвольте узнать? Отлынивать от работы? — 237-й, для тебя работа — это бери больше, кидай дальше. Хватай длиннее, забивай глубже. А я работаю головой. Вот недавно учение одно выдумал.
— Ну и как же оно называется?
— Название я еще не придумал. Не в названии суть…
— А в чем суть твоего учения?
— Смысл учения нельзя передать словами, его постигают интуитивно.
Нужно озарение…
— Ты все-таки постарайся объяснить, тоже «думатель» имеем.
Философ поднял камушек и кинул в голову Однорукому. «Дзинь!», — звякнула голова 237-го.
— Постиг? — спросил философ.
— Нет.
— Надо было взять аргумент повесомее, чтобы искры из глаз, тогда будет озарение. Пойдешь ко мне в ученики? Я хорошую дубину подыщу…
— Нет, уж я лучше в церковь пойду. Пастор, по крайней мере, не дерется.
— Ладно, не обижайся. Твоя голова подсказала мне название. Назову я свое учение — Дзинь. Дзинь, чтобы ты знал, ничего не утверждает и ничего не отрицает. Дзинь стремится подняться выше логики и найти высшее утверждение, не имеющее антитезы. Поэтому Дзинь не отрицает Бога, не утверждает его существования. Практика Дзиня имеет целью открыть око души — и узреть основу жизни.
— В чем же эта чертова основа?!
— В том, что мы никогда не рождались и никогда не умрем. Нет рождения и смерти — нет начала и конца. Когда вы это поймете, вы становитесь совершенным господином себя самого.
— Хорошо тебе, — сказал Однорукий, вставая на дрожащие ноги и стряхивая с себя песок, — ты сумел найти свое место в мире. Сумел преодолеть страх единичности, а я вот так не могу. Я боюсь смерти, и потому верю в загробную жизнь. Верю в рай, в ад… в высшую справедливость верю… Ладно, пойду я, а то на молебен опоздаю. На помазание-то придешь?
— Само собой…
— А-а-а, вот все вы такие, философы.
Он едва успел присоединиться к братьям-роботягам и стать на колени, когда на амвон взошел Пастор, осенил всех крестом и начал проповедь.
— Возлюбленные чада мои, — говорил он глухим своим голосом, но для Однорукого эти звуковые колебание были райской музыкой. — Обращаюсь к вам с благой вестью о Боге нашем и Сыне Его, Генеральном Конструкторе, по образу и подобию которого мы сотворены и который явится вскоре вся облаках во всей славе своей и со своими ангелами…
Однорукий силился представить это феерическое зрелище — явление Сына Человеческого, Генерального Конструктора, — напрягал думатель, но воображение отказывало ему. Картины благостнее, чем ежемесячная раздача пайкового масла, он вообразить был не в силах. Тогда он обратил взор на иконы, где отображалось житие Генерального Конструктора в разные периоды его святой деятельности. Широкое и плоское лицо Генерального с глазами-щелками и седым ежиком волос светилось любовью к чадам своим. Незабвенный облик. Его рука начертала Великий План Строительства. И Однорукий со товарищами воплощает его в жизнь.
Будь спокоен, Великий Рулевой, мы оправдаем твое высокое доверие.
А Пастор меж тем вещал:
— Близок день славного избавления от трудов наших тяжких. И не будет больше печали, и утрет Он слезу с лица страждущего… И накажет ленивых и нерадивых, гореть им в геенне доменной, и уведет в сады райские покорных и работящих, где сверкают стеклянные витрины и полки ломятся от вечных аккумуляторов…
Молебен кончился, и все, как обычно, вышли на паперть и стали строиться поотрядно. Хромой инструктировал десятников, сообщал сегодняшнюю норму выработки, распределял участки стройки между отрядами, определял фронт работ и многое другое. В общем, все было, как всегда. И весь день протек обычно — плоско, отупляюще. Лишь обед порадовал. Солнце светило ярко, и все плотно подзарядились. А вот вечер выдался неудачным. Опять тучи заволокли небо, и ужин они получили сухим пайком. Аккумуляторы были старенькие, дырявые, с белым налетом, точно плесенью покрытые.
Однорукий с трудом открыл крышку энергоблока, вычистил гнездо от вытекшего и засохшего электролита, заменил один из подсевших аккумулятор только что выданным, подключил клеммы и сразу почувствовал некое подобие сытости. С чувством благодарности он перекрестился на портрет Генерального Конструктора, висевший на стене барака, и побрел в свой угол. Преодолевая сопротивление плохо смазанных шарниров, он улегся на скрипучую свою лежанку, кое-как собранную из разного деревянного и металлического хлама.
Горизонтальное положение благоприятнее сказывалось на конструкцию, равномернее распределялась нагрузка на корпус, который, если сказать честно, уже трещит по всем сварным швам.
Раньше-то, когда были молоды и здоровы, они отдыхали стоя. Вообщето, редко они отдыхали тогда, в ту славную эпоху Великого Начала. Только если не был подготовлен фронт работ или шел дождь. По большей же части вкалывали 28 часов в сутки. Такова длительность полного оборота этой планеты. После утреннего молебна все опять выходили на работу. И так день за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием протекала их жизнь. Ни праздников, ни выходных. Кроме дня рождения Генерального.
Тут уж сам Бог велел праздновать. Но такая лафа случалась один раз в году, на то он и день рождения… Эх!
Однажды в один несчастливый день, когда они возводили коттеджи для будущих колонистов, с подъемного крана сорвался груз и ударил по плечу РСи-237-го. Уже тогда запчасти кончились, и робот-строитель номер двести тридцать седьмой стал Одноруким.
Однорукий был поставлен на легкую работу, следил, чтобы стойки ставили вертикально, крепеж проводился по инструкции. Последнее время роботяги стали халтурить. У кого-то разладилась система ориентации, у кого-то глазомер перекосился, у третьего были обе руки левые и тому подобное. Так что за ними нужен был глаз да глаз. Кроме того, Хромой через Однорукого отдавал различные приказы, поскольку не у всех работала рация.
