Андрей Столяров - Миллион зеркал
Тропинка спускалась вниз и ветвилась, отщепляя многочисленные тропки. Он забирал влево. Старуха говорила, что надо все время забирать влево, будет болотце, низина, а за ней – дом лесника. Туточки недалеко. Лесник сдает комнату. Это лучшее, что можно придумать, – в чащобе, в глуши, на случайной станции. Ткнул пальцем в карту. Подальше от всего. Ему вдруг показалось, что в лесу кто-то есть, он шарахнулся – из осыпающихся кустов, из жухлой редкой перепутанной травы выпорхнула птица и, шелестя острыми крыльями, унеслась в чащу. Нервы ни к черту. Исчез Злотняков. Вышел из дома и не пришел в институт. Он позвонил Цартионку, чтобы сообщить. Злотников откололся, но был не чужой. Трубку взяла Лидия и каким-то распадающимся голосом сказала, что Олег умер. Несчастный случай. Два часа назад. Абсолютно дикая история: побежал за хлебом – нет его и нет. Лидия думала, что задержался в очереди; вдруг перепуганная соседка звонит в дверь… Вот тогда потянуло сквозняком. Точно голый на морозе… Он тронулся дальше, оглядываясь. Мутный свет сквозил в паутине ветвей, полыхали багровые осины, пахло горькими корешками, осенним холодом и крепкой грибной сыростью. Из разноцветных листьев, покрывших землю, высовывались трухлявые пни, опушенные ломкими кривоногими опятами. Наверное, уже близко. Завтра он напишет Людмиле, что все благополучно, иначе она с ума сойдет. Лора, Лариса, Людмила, Лидия и снова Лариса. Лариса-вторая. Пять имен на «Л». Кажется, Гамалей впервые обнаружил это совпадение. Сразу после скандала в ВИНИТИ, когда начали разбираться. Невероятный был скандал. Клекотацкий до сих пор простить не может, он же рекомендовал и просил побыстрее. Черняк вспомнил тот жуткий день, когда получил письмо: «Уважаемый товарищ! Предложенная Вами работа не может быть депонирована в хранении по причинам…» И причины были указаны такие, что он сломя голову побежал в библиотеку и прочел резюме в сигнальном экземпляре, а потом всеми правдами и неправдами через полузабытых однокурсников в НИИФЕЦ достал полный текст статьи. Совпадение было убийственным, вплоть до названия: «Некоторые характеристики осевых энергоприводов в условиях…» – и так далее, буква в букву. Первая реакция – горячий стыд: что скажут? Лишь через неделю узнал о шести повторах. Уникальный случай. Только потому и замяли.
Серая тень метров на тридцать впереди него бесшумно, как привидение, вплыла в такой же серый просвет между елями, исчезла за их жесткими зелеными лапами, а потом появилась опять, плотная и бесформенная, словно сгусток дождя. На ней был плащ, отливающий сыростью, болотные сапоги и пузатый рюкзак. Наверное, тяжелый. Черняк присел на ослабевших ногах. Еще мгновение он надеялся, что это кто-нибудь из местных, может быть, сам лесник. Рюкзак решил все. Он был как две капли похож на рюкзак Черняка, вероятно, и бинокль лежал в среднем кармашке. Удивительно, что они не столкнулись на тропе. Вполне могли бы. Или на станции. Он отполз в сторону – руками по лиственной мокроте, потом, сильно согнувшись, перебежал куда-то вбок, тень растворилась в дождевом тумане. Накрапывало. Глухо шуршало по иглам. Черняк, не разбирая дороги, перепрыгивал через осклизлые стволы. Он не видел лица. Это мог быть Климов, который сорвался еще вчера неизвестно куда. Это мог быть исчезнувший Злотников. Это мог быть осторожный Штерн, тоже решивший отсидеться. Наконец, это мог быть Опольский. Нет, Опольский выше и прямее. Но это мог быть Сайкин, или Фомичев, или Зимин, или кто угодно с периферия Круга, потому что на периферии тоже, пронизывая душу, задул смертельный сквозняк, и братья-близнецы начали пугаться друг друга.
Под ногами хлюпало. Рушились ледяные капли с ветвей. В этой части леса будто пронесся ураган. Деревья были вывернуты, и косматые чудовищные земляные плиты корней торчали из торфяной воды, пронизанной стрелолистом. Стемнело. Летели в небе прозрачные черные хлопья. Шипел тугой ветер по верхушкам дерев. Скрипели фиолетовые сосны. А у разлапистого голого седого ствола, погруженного в бурую нежить, скинув рюкзак и держась за острый сук, стоял, дергаясь всем телом, Гамалей. Он был в темном плаще с капюшоном, и прорезиненная ткань блестела.
– Сапог увязил, – хрипло сообщил Гамалей. – Никак не вытащить.
– Я помогу, – освобождая лямки, сказал Черняк.
– Только не увязни сам, очень топкое место, – предупредил Гамалей.
Они вытащили сапог, но при этом Черняк все-таки увяз обеими ногами, и когда вылезал из сосущего теста, то зачерпнул воды, пришлось разуваться, и выливать, и отжимать шерстяные носки. Вода припахивала гнилью. Сеялась надоедливая тонкая морось. Одежда холодила и липла. У Гамалея багровела ссадина поперек ладони, он здорово ободрался.
– Погиб Цартионок, несчастный случай, – сказал ему Черняк.
– Я знаю, – непонятно оскалясь, ответил Гамалей.
– И еще Фомин в больнице, отравился консервами.
– Я знаю, – сказал Гамалей.
– А Злотников исчез, нигде его нету.
– Он не исчез, он попал под машину, мне звонил следователь, – объяснил Гамалей.
– А Климов уехал, – упавшим голосом сказал Черняк.
– И Зеленко уехал, – отозвался Гамалей. – Расползаемся, как тараканы. Ты знал Зеленко, он с периферии?
– Нет, не знал, – ответил Черняк. – Мне кажется, что мы больше не люди, а тени людей. Вернее, одного человека, который и не думает о нас, потому что кто же будет думать о своей тени?
Они достали сигареты. У Черняка отсырели. И у Гамалея отсырели тоже. Головки спичек крошились на коробке. Вокруг зиял неподвижный бурелом, синие пальцы стрелолиста лежали на торфяной воде.
– Почему Ижболдино? – спросил Черняк.
– Разве Ижболдино? Я сошел в Нерчиках, – ответил Гамалей.
– Это Ижболдино, дом лесника, – сказал Черняк.
– Меня подвезли со станции, и шофер посоветовал, – сообщил Гамалей.
В это время из дождевого нерезкого сумрака, чавкая по жиже болотными сапогами, прямо на них вынырнул высокий и худой человек в плаще и с рюкзаком, сбоку от которого торчал мослатый приклад ружья. Остановился, неприятно пораженный. Как лошадь, задирая голову, втянул воздух горячими ноздрями и замахал растопыренной судорожной пятерней, будто отгоняя кошмары.
– Вот и Опольский, – хладнокровно отметил Гамалей. – Удивительно совпадает время. Здравствуй, Вадим.
Опольский все тряс руками и свистел носом, а потом сдернул ружье, переломил его и одним движением вбил патрон в неумолимую черноту.
– Не подходи! – пискнул он фальцетом совершенно отчаявшегося человека.
– Напрасно, Вадим, – сказал Гамалей, – мы ведь не караулим тебя специально.
– Не подходи! – крикнул Опольский. Начал отступать спиной, держа их на прицеле. Все выше задирая голову. Ударился о ствол дерева, сел, уронил ружье и закрыл лицо ладонями – заплакал. Гамалей бросил окурок, тот коротко просипел в воде. Невесомая влага лилась с неба. Выло зябко.
