Борис Руденко - Трудный случай в практике
Одному выжить проще: ты ведь точно знаешь, что, кроме тебя, на всей планете никого нет, ни одного человека. Гораздо хуже, если ты оказался там не один...
- Через полчаса можно выходить, - Павел постучал пальцем по стеклу термодатчика. - Снаружи уже двадцать восемь градусов.
- За полчаса опушка не прогреется, опасно, - возразил Чернолецкий.
- Тут все опасно, - сказал Павел. - А мы за день успеваем притащить только один контейнер.
- Спорить не будем, - отрезал Чернолецкий.
Павел повернулся к нему и посмотрел в упор.
- Не находишь ли ты, что мы все больше приближаемся к той черте, за которой кончается осторожность и начинается необоснованный, панический страх?
- Может быть, - сухо сказал Чернолецкий. - Это мой страх. А идти сегодня тебе.
- Как раз это я и хотел...
- Павлик, - позвала его Нина, - иди-ка сюда на минуточку. Никак не справлюсь с этим дурацким замком.
Павел подошел - и замок сразу открылся. Нина провела ладонью по рукаву Павла - словно пылинку стряхнула. Павел озабоченно взглянул на рукав, тоже коснулся ладонью, и пальцы их встретились. В этом и заключался смысл всей игры.
В экипаже Чернолецкого Нина ходила уже четвертый рейс. День, когда он понял, что Нина необходима ему, как жизнь, как глоток воздуха, пришел не сразу. Просто он все чаще стал осознавать, что восторженно и жадно любуется тайком каждым движением ее стройного, легкого тела. Он с удивлением узнал, что одного лишь запаха ее волос достаточно, чтобы лишить мир привычной неизменности, что за возможность случайно коснуться ее плеча можно с радостью отдать руку.
Но к этому времени он уже был связан, опутан по рукам и ногам клейкой паутиной фальшивой дружбы, деланной приязни, которые рождаются из привычки вынужденного, служебного общения и за которыми не бывает, не может быть любви, а есть лишь скучноватое равнодушие. Холодная и шершавая маска таких отношений, казалось, навечно приросла к его коже, и он был не в состоянии сбросить ее, боясь оказаться обнаженным и беспомощным перед непониманием и унизительной жалостью. А потом в экипаж пришел Павел Суханов...
Нина была рядом, но бесконечно далеко, и не робость удерживала Чернолецкого от объяснения, не стыд неразделенной любви, а страх разрушить то малое, что он имел, потерять ее навсегда.
Теперь же для Чернолецкого стало главным скрыть свою боль, сделать ее неощутимой для всех, и прежде всего - для Нины и Павла. Он не имел права на слабость, Шелихов, кажется, все же догадывался. Чернолецкий все чаще ловил на себе его пристальные, изучающие взгляды. Ну и черт с ним. Вот он, выходит из грузового отсека после очередного подсчета контейнеров с ферментом.
- Что скажешь, штурман? Каковы наши шансы? - спросил Чернолецкий.
- Если очень постараться, - задумчиво произнес Шелихов, - в принципе должно хватить.
- Что это ты такими категориями заговорил? - фыркнул Чернолецкий. "Очень постараться", "в принципе"...
- Объясняю, - невозмутимо сказал Шелихов. - Я еще раз проверил расчеты. С учетом... понесенных нами потерь. Если фактическая точка выхода из прыжка будет отличаться от расчетной не более, чем на две угловые секунды, фермента достаточно. Принципиально такая точность достижима.
- Послушай, штурман, - сказал Чернолецкий, - мне важно, сможешь ты обеспечить такую точность или нет?
- Я бы не рисковал, - ответил Шелихов, отводя взгляд.
Чернолецкого затопила волна раздражения.
- Вот я и хочу понять: где риск больше? Здесь, сегодня, сейчас или при прыжке? Ты мне можешь ответить определеннее? Есть ли необходимость идти на "Авиценну" еще раз, хотя бы и в последний? Ты же знаешь, чего это нам может стоить.
Шелихов тоже разозлился, выставил подбородок и упрямо проговорил:
- С таким количеством фермента я бы делал прыжок только в том случае, если нет другого выхода.
Чернолецкий с трудом удерживался на грани срыва.
"Истерики мне еще не хватало", - с удивлением подумал он.
- Штурман прав, Вадим, - сказал Павел, и звук его голоса заставил Чернолецкого вздрогнуть. - Лучше в последний раз рискнуть одному, чем рисковать всем вместе. В последний раз. А завтра нас здесь уже не будет.
"Какой он сегодня бледный, - подумал Чернолецкий, - будто мелом осыпан. Господи, да он же боится, - внезапно понял он с тайным удовлетворением и тут же устыдил себя: - А разве я не боюсь? Разве есть среди нас кто-нибудь, кто не боится?"
- Хорошо, - сказал Чернолецкий. - Шелихов, готовьте планер котлету. Ты, Павел, ему поможешь. Сегодня на "Авиценну" пойду я.
Несколько секунд царило всеобщее молчание.
- Почему - ты? - тихо спросил Павел. - Сегодня моя очередь.
- Считай, что ты уступил ее мне, - небрежно обронил Чернолецкий.
- Я тебя не понимаю.
- Понимать ничего не нужно, - Чернолецкий видел смятение Павла и успокаивался. - Это мой приказ. Нужно просто подчиниться.
- Я... - Павел сглотнул комок в горле. - ...Я не хочу подчиняться таким приказам.
- Не те категории, Павлик, не те, - почти весело сказал Чернолецкий. "Хочу-не хочу". Пустое все это.
Лицо Павла стало покрываться краской.
- Я понимаю... Ты думаешь, я боюсь. Хочешь унизить меня. И я, кажется, знаю почему...
- Что за чушь! - прервал его Чернолецкий.
Нина смотрела на них с возрастающим беспокойством.
- Послушай, Вадим, - заговорил Шелихов, - что ты задумал? По крайней мере, ты мог бы объяснить. К чему все это?
Происходящее доставляло Чернолецкому какое-то болезненное удовольствие. Впервые за долгое время он испытывал облегчение.
- Я прошу вас, Шелихов, заниматься своими делами.
- Все это выглядит странно, - сказал Павел. - Мне не нужна твоя жертва. Я не хочу за чей-то счет... Пошло это выглядит, вот что.
- Не тебе говорить о пошлости, - выкрикнул Чернолецкий и первым испугался этого взрыва. Только теперь он до конца осознал, для чего затеял эту нелепую сцену. Он хотел увидеть страх Нины. Страх за него, Вадима Чернолецкого. Одна лишь тень такого страха вознаградила бы его за все...
Они смотрели на него с недоумением и тревогой.
- Ладно, - он устало махнул рукой. - Раз вы считаете, что я не прав, бросим жребий. Я и Павел.
- Если жребий, тогда нужно всем, - неуверенно сказал Шелихов.
- Никакой жребий я бросать не стану, - сказал Павел.
- Только я и Павел, штурман. Сейчас вообще не твоя очередь. А ты, Павел, пойми, - тихо проговорил Чернолецкий, - это не просто выход наружу. Это последний выход. Самый последний, и я не могу... да просто не имею права... Мы потеряли здесь половину наших товарищей...
- В этом нет твоей вины, ты прекрасно знаешь.
- Я тебе уступил, - сказал Чернолецкий, - хотя бы мог настоять на своем. Уступи и ты мне, прошу тебя.
Павел заколебался.
