Александр Чернобровкин - Волхв
Чернобровкин Александр
Волхв
Александр Чернобровкин
ВОЛХВ
Пещера была вырыта в склоне пологого холма, поросшего соснами, высокими и стройными, и смотрела входом, завешенным медвежьей шкурой, на ручей, широкий, в пару саженей, в котором зеленоватая вода текла так медленно, что казалась стоячей. Неподалеку от пещеры горел костер, еле заметное в солнечных лучах пламя облизывало крутые бока чугунка, на дне которого булькало густое фиолетовое варево. Около костра прогуливался крупный ворон, прихрамывающий на левую лапу, часто останавливался и наклонял и выворачивал голову, будто прислушивался к идущим из земли звукам, потом встряхивался и ковылял дальше. С ближней к входу в пещеру сосны серо-оранжевой лентой соскользнула на землю белка, села на задние лапки и требовательно зацокала, настороженно косясь на ворона. Тот дважды поклонился, словно приветствовал зверька, и неспешно направился к нему. Из пещеры вышел высокий, худой и жилистый старик с длинными седыми волосами, спадающими на плечи и спину из-под островерхой волчьей шапки, и бородои, раздвоенной внизу, одетый в серую холщовую рубаху, почти сплошь покрытую латками, и черные холщовые штаны. Присев на корточки, он угостил белку орехами, а ворона - салом. Бледно-голубые глаза его смотрели на зверька и птицу и, казалось, не видели их, потому что переполнены были грустью и тревожным ожиданием. Вдалеке, ниже по течению ручья, застрекотала сорока. Старик вздрогнул, прислушался. Стрекотание повторилось, теперь уже ближе к пещере: кто-то шел сюда. На губах старика появилась слабая улыбка, он чуть слышно произнес: "Ищите себе другого хозяина..." и погладил указательным пальцем белку, которая сразу же убежала с недогрызанным орехом в зубах на сосну, а затем ворона, который дважды поклонился, точно благодарил за угощение и ласку, встряхнулся и поковылял к костру. Старик переоделся в пещере в белую рубаху, новую и чистую, сходил к ручью, где, собрав в пучок, спрятал под шапку длинные седые волосы и тщательно вымыл руки, лицо и шею, жилистую и морщинистую, покрытую густым белесым пушком. Подойдя к костру, он сел на лежащее там бревно, наполовину вдавившееся в землю, снял с огня чугунок и аккуратно перелил фиолетовое густое варево в приготовленный загодя туесочек. Плотно закрыв крышку, поставил туесочек на край бревна и погладил, как живого, прося не подвести. Сорока стрекотала все ближе и ближе, и вот из-за деревьев вышел к ручью отряд из четырех человек и направился вверх по течению. Первым шел худой низкорослый монах с рыжей козлиной бородой и торчащими изпод черной скуфейки длинными патлами, одетый в черную рясу, подпоясанную бечевой. За ним шагали три стрельца: пожилой дородный мужчина в зеленой шапке и кафтане, подпоясанном серебряным ремнем, на котором слева висела сабля, а справа - кинжал; юноша лет двадцати, одетый в малиновую шапку и серый кафтан и вооруженный саблей и коротким копьем; и замыкал шествие кривоногий мужчина средних лет со скуластым плоским лицом, на котором росли жиденькие черные усики, а вместо бороды торчало несколько длинных волосин, одетый в испятнанный ржавчиной шишак и длинный, не по росту, армяк и вооруженный луком со стрелами и саблей. Заметив старика, маленький отряд ускорил шаг и сбился поплотнее. К костру они подошли цепью и остановились полукругом, переводя дыхание. На старика они глядели молча, с любопытством и злым торжеством: попался! А тот вроде бы и не замечал их, подталкивал прутиком в огонь выпавшие головешки. Усмехнувшись чему-то своему, он поднял голову и посмотрел на пожилого стрельца, как догадался, старшего над отрядом. - Долго добирались. Или проводник дорогу неверно указал? - Да нет, заплутали маленько - вытирая пот со лба, ответил пожилой. - А чего же прямо сюда не довел? - спросил старик и сам ответил: Побоялся, вражина. Обещал я ему руки пообрывать, если в лесу встречу. Капканы и самострелы он ставит, зверя почем зря бьет, не ради мяса или меха - какой сейчас мех?! - а так, для забавы. А что самки сейчас котные или с детенышами - ему все равно. Человек, а хуже зверя... - Не тебе судить! - вмешался монах. - Какой ни есть, а в истинного бога верует, не чета тебе, идолопоклоннику! - Бог у него - нажива, - возразил старик. - Меня предал и к тебе смерть приведет. Монах перекрестился и опасливо оглянулся, будто проверял, не прячется ли сзади проводник. - Ничего, мы с тобой в долгу не останемся, - успокоил его старик. - Я с волхвами ничего вместе не делал и делать не собираюсь! - надменно сказал монах. - Ну-ну, - улыбнувшись, произнес старик. - Не нукай, не запряг! - раздраженно крикнул монах и повернулся к старшему над отрядом: - Вяжите его! - Ой, не спешили бы! - шутливо предупредил старик. - Чем дольше я проживу, тем дольше и вы по земле ходить будете, - добавил он серьезно, кинул прутик в костер и собрался встать, но плосколицый стрелец выхватил саблю из ножен, а юноша приставил острие копья к стариковой груди, открытой вырезом рубахи. Волхв взялся за древко копья сразу за наконечником, с силой вонзил его в себя. Острый, поблескивающий на солнце, железный треугольник легко прорвал дряблую кожу, вошел в тело. Стрелец от удивления расслабил пальцы, не мешая самоубийству. Когда наконечник влез в грудь на две трети, старик медленно вынул его. Железо осталось чистым и сухим, и из раны не полилась кровь, она быстро затянулась, остался только темно-красный надрез. Волхв отпустил копье, и оно упало на землю. - Радуйтесь: не так-то легко меня убить, а значит, и вы дольше солнцем полюбуетесь. - Ну, смерть по-разному можно принять, - справившись с удивлением, возразил пожилой стрелец. - Не берет железо, возьмет... - ...огонь? - Старик наклонился к костру, выбрал из середки самый алый уголек, покатал его на ладони, показывая всем, а потом протянул пожилому. Стрелец, повинуясь неведомой силе, подставил руку, а когда в нее упал уголек, вскрикнул и затряс ею в воздухе. - Ты брось так шутить! - пригрозил он и облизал обожженную ладонь. - Разве я шучу? Просто показал, что и огнем меня не возьмешь... И отравой тоже. Старик открыл стоявший на бревне туесок, вылил из него тягучую фиолетовую каплю на желтый одуванчик. Цветок мигом почернел и пожух, а затем рассыпался на кусочки. Волхв отпил из туеска, закрыл его крышкой и поставил на край бревна, поближе к монаху. С трудом шевеля окрасившимися в фиолетовый цвет губами, произнес: - Видите: живучий. - Он улыбнулся, наклонил голову и зажмурил глаза. Плосколицый стрелец, который подошел поближе, чтобы посмотреть, как отрава подействует на цветок, и теперь оказался позади старика, уперся взглядом в склоненную жилистую шею, покрытую густым белесым пухом, и вдруг привычным жестом, не думая, что творит, рубанул по ней саблей. Голова как-то слишком легко отделилась от шеи, упала на землю, уронив шапку, и, брызгая кровью, закатилась в костер, откуда будто с насмешкой уставилась на убийцу прищуренным, бледно-голубым глазом. Запахло палеными шерстью и мясом. Два других стрельца и монах разом перекрестились. С ближних сосен донеслось карканье ворона и цокотание белки. Плосколицый стрелец удивленно посмотрел на саблю, точно она действовала без его ведома, потом на волхва, ожидая, не вынет ли тот свою голову из костра и не прирастит ли опять к шее, но не дождался и столкнул с бревна безголовое туловище, из которого ручьем хлестала кровь, и вытер клинок о белую рубаху, новую и чистую. Монах, гадливо морщась, вытолкнул ногой из костра голову. - В аду дожарится... Пойдем в пещеру, капище порушим. С ним пошел плосколицый стрелец, и вскоре оттуда послышались грохоти треск, а пожилой стрелец и юноша направились к ручью, где попили воды, зачерпывая ее ладонями. Юноша утерся рукавом и лег навзничь на траву, положив под голову малиновую шапку, пожилой сел рядом, сорвал длинную травинку и, откусывая и сплевывая маленькие кусочки ее, сказал: - И железо его берет, и огонь. Кудесил, кудесил, а помер как все - жаль, да? Юный стрелец не ответил, смотрел на облако, похожее на стельную корову, которая подкралась к солнцу и собиралась боднуть его. Из пещеры вышел плосколицый стрелец, неся в одной руке плотно набитую торбу, а в другой - серебряного идола в локоть высотой и со вставленными в глазницы красными драгоценными камнями. Следом появился монах с серебряными баклагой и тремя стопками, сорвал закрывающую вход медвежью шкуру, потащил ее по земле за собой. - Во! - похвастался стрелец серебряным идолом. Идол, повернутый лицом к солнцу, грозно блеснул красными глазами. - Богатая добыча! - оценил пожилой. - Вот уж не думал, что найдем что-нибудь ценное у такого... - он посмотрел на старые порты на безголовом теле.- Этого хватит месяц гулять. - В монастырь надо отдать, - вмешался монах. - Очистим его молитвами от скверны, и тогда можно будет переплавить. - И без монастыря очистим. - Пожилой высыпал из торбы па траву каравай хлеба, куски сала и вяленого мяса и несколько луковиц, положил в нее идола.- А монастырской долей будут баклага и стопки - это даже больше, чем четвертая часть, так что не ропщи. Монах криво усмехнулся, пожевал рыжий ус, не отрывая жадного взгляда от торбы. Поняв, что спорить со стрельцами бесполезно, сказал: - Пусть будет по-вашему... Ну что, перекусим перед дорогой - не пропадать же добру? - Это можно, - согласился пожилой. Стрельцы расстелили медвежью шкуру, сели на нее и принялись нарезать хлеб, мясо и сало и чистить луковицы, а монах подошел к костру будто бы посмотреть еще раз на мертвого идолопоклонника, а сам незаметно взял с бревна туесок и перелил фиолетовую жидкость в баклагу. Вернувшись к стрельцам, он потряс баклагу в воздухе, отчего в ней заплескалось вино, сделал вид, что пробует его, а затем предложил: - Ой, вкусное вино заморское - отведаем? В монастырь его незачем нести, на всех братьев не хватит, значит, настоятелю достанется. - Обойдется без вина настоятель! - поддержал его пожилой стрелец. Монах расставил перед ними серебряные стопки, налил темно-вишневого тягучего вина. - Ну, пейте, а я из горлышка отхлебну. Пожилой взял стопку левой рукой, перекрестился правой. - За упокой души грешной. Два другие стрельца тоже перекрестились, но выпили молча. Поставив стопки на шкуру медвежью, все трое потянулись к закуске. Пожилой удивленно глянул на монаха, спросил: - А ты почему не пьешь? - и тут же обхватил руками свое горло, заскреб его, словно хотел разорвать невидимую удавку. Лицо его потемнело, глаза выпучились, губы искривились судорожно и посинели. - Га-ад!.. - прохрипел пожилой стрелец и упал навзничь. Дольше всех боролся со смертью юноша: даже упав на спину и перестав шкрябать шею, все еще дрыгал ногами. Монах смотрел на них и ощупью собирал со шкуры серебряные стопки и кидал их в торбу, где лежали идол и баклага. Когда стрелец затих, монах сломя голову побежал в лес. - Волхв отравил! Волхв!.. - бормотал он на бегу, не желая брать грех на душу. Колючие еловые ветки хлестали его по лицу, по губам, словно наказывали за вранье, а валежник будто хватал за ноги, заставлял остановиться, но монах летел, не разбирая дороги и не обращая внимания на боль, часто падал и какое-то время передвигался на четвереньках. Остановило его болото. Сделав десятка два шагов по топи, монах упал грудью на кочку, ухватился за растущую на ней тонкую березку и жалостливо всхлипнул, точно избежал страшной беды. С края болота донеслись карканье ворона и цокотание белки. Монах вздрогнул, вскарабкался на кочку и сел лицом к лесу. Погони не было и не могло быть - и он еще раз всхлипнул и вытер с конопатого лица то ли пот, то ли слезы. Развязав торбу, монах достал из нее идола. Красные глаза посмотрели на монаха и вспыхнули от гнева, казалось, а не от солнечных лучей. - Не долго тебе зыркать осталось! - со злобной радостью сказал монах. Повыковыряю тебе гляделки, а самого на куски порубаю... С таким богатством!.. - он захохотал громко, истерично. Вернувшись из болота в лес, монах определил по солнцу направление, в котором была ближняя деревня, и пошел в ту сторону по звериной тропе. Шел медленно и мурлыкал под нос незатейливую мелодию, мечтая о том, как распорядится попавшим в его руки богатством. Сверху, с деревьев, раздались громкое карканье и цокотание, монах поднял голову, отыскивая затуманенным мечтами взглядом птицу и зверька, и не заметил натянутую поперек тропинки бечевку. В кустах тенькнула тетива, и толстая длинная стрела впилась монаху между ребрами, прошила тело и вылезла наконечником с другого бока. Монах сделал по инерции шаг вперед и вправо и упал ничком. Справившись с удивлением и подкатившей к горлу тошнотой, он прошептал: - Накаркал волхв... Жадно хватая ртом воздух, монах развязал торбу, вынул из нее баклагу и положил рядом с собой, на видном месте, а торбу сунул под куст и последними, судорожными движениями присыпал ее опавшими листьями и хвоей.
