Спартак Ахметов - «На суше и на море» - 79. Фантастика
— Теперь, надеюсь, обедать?
— Конечно, — блеснула черными глазами Анна Семеновна Демьянова, беря биолога под руку. — Чудесные макароны по-флотски ждут вас.
— Э-э-э! — разочарованно протянул Иван Михайлович. — А я подумал, что такой выстрел тянет на гурильтэ-хол.
— Этим блюдом нас угостит повар, которого вы привезли. Кстати, где он?
Волков отдал винтовку Мэргэну и мрачно проворчал:
— Боюсь, нам так и не придется отведать монгольской кухни. Повара нет.
— Как нет? — возмутился Сейфуллин.
— Опять самим стряпать, — пригорюнилась Демьянова.
— Плохая еда — плохие ноги, — философски изрек географ Максаржаб. — Плохие ноги — плохая работа.
— Как это во всем аймаке не нашлось одного-единственного повара? — продолжал возмущаться геолог. — Смешно, ей-богу!
— Повара, конечно, есть, но желающих поехать в пустыню не нашлось. Присмотрел я одного темпераментного товарища, совсем было уговорил, уже муку вместе покупали. Он все расспрашивал: сколько человек кормить, что мы делаем в пустыне, шибко ли мы ученые люди. «Шибко, — успокаиваю я, — шибко». Тут мой повар ни с того ни с сего отказался ехать. «Что случилось? — спрашиваю. — Мы же договорились!» «Не могу, — отвечает, — начальник, не уговаривай…» — «Но почему?» — «Твои люди простые кушанья не привыкли есть. Постоянно меня ругать будут, что я плохой повар, что дурная еда, шибко соленая. Моя душа не стерпит, схвачу нож и наброшусь на твоих людей».
Посмеялись и пошли обедать.
— А Равиль Саидович медведя видел, — сообщила Демьянова, накладывая на тарелки макароны.
— Какого медведя? — удивился Иван Михайлович. — Здесь медведи не водятся!
Все посмотрели на Сейфуллина. Тот аккуратно отделил фарш от макарон, набрал его на вилку, осмотрел недовольно и отправил в рот. Потом показал в окно палатки:
— Под горой колотил образцы на интересном обнажении. Спугнул какого-то зверя с бурой шерстью. Похож на медведя.
Волков задумался.
— Мурзаев считает, что гобийский медведь встречается только в Заалтайской Гоби и то крайне редко. Как зверь может забрести сюда?
— Я от стариков слыхал, — заметил Максаржаб, — что волосатый аламас живет в горах, где много растительности.
— Сейчас ее везде много, — возразил Мэргэн. — Весна дождливая, уровень грунтовых вод поднялся.
— Вечером иду на охоту, — решил Иван Михайлович. — Кто со мной?
Выяснилось, что идти никто не может. Геолог и географ устали, у Мэргэна куча необработанного материала, Коля хотел покопаться в моторе, у Лодоя Дамбы забарахлил фотоэлектронный умножитель.
— Я бы пошла, — заколебалась Демьянова, — да у меня стирка намечена…
— Завтра постираете! Все разбегутся по маршрутам, никто не будет мешать. А то мне одному скучно…
— Ладно, — согласилась Анна Семеновна. — На охоту так на охоту.
— Молодец, Анечка! — обрадовался Волков. — Мы с вами усыпим и обмерим редчайший экземпляр гобийского медведя, а вся эта компания лопнет от зависти.
3
Коротконогая лошадка, увязая по бабки в песке, резво пробиралась между барханами. Со склонов она почти съезжала, подогнув задние ноги и едва перебирая передними. Цэвэн то наклонялся к шее коня и ложился грудью на высокую луку, то откидывался, упираясь гутулами — высокими кожаными сапогами — в стремена. Все это не мешало зорко посматривать по сторонам: все-таки он ехал через опасные пески Халдзан-Дзахэ. Хорошо, что очки купил, будто вернул молодые глаза.
Солнце клонилось к вечеру, небо потеряло голубизну и стало мутно-серым. Зато склоны барханов окрасились в фиолетовый цвет с той или иной примесью красноты. Непривычному глазу такая окраска показалась бы мертвенной, но Цэвэну, как и любому гобийцу, нравилось сочетание красного и синего. Красными были кисти на праздничной узде (пусть все знают, что он возвращается от дочери!), синим было его дэли с высоким стоячим воротником. И в песнях поется о голубом Керулене и вечно синем небе. И светло-серая лошадка его под гобийским солнцем тоже стала синей. Потому и называется она хуху-морь — «голубой конь». Лошади других мастей недолго держатся в удушающей жаре.
Гиблое место кончалось, до ближайшего аила осталось совсем немного. Цэвэн приободрился, привстал на стременах и оглянулся на пройденный путь. Сердце на миг замерло: слева над гребнем бархана почудились синие тени. Неужели?… Но нет, это были дзерены. Цэвэн недаром в молодости слыл мэргэном — метким стрелком. Ружье само выскочило из-за спины, приклад уперся в плечо, глухо громыхнул выстрел. Охотник не успел как следует разглядеть гибкие стройные фигурки животных и острые, дважды изогнутые рожки, как все уже кончилось. Стадо унеслось по направлению к хребту Хачиг-Ула, добыча осталась на месте.
Арат неспешно слез с лошади и пошел степенной, важной походкой, огибая бархан с наветренной стороны. Спасибо умному человеку, придумавшему очки, спасибо славному мастеру, выточившему стекла. На старости лет Цэвэн снова стал мэргэном и принесет в юрту свежее мясо и крепкую шкуру. Где тут мой дзерен, убитый одним выстрелом?
Лошадь спокойно смотрела вслед хозяину и поматывала головой. Вдруг она вздрогнула и запрядала ушами. Цэвэн скатился с крутого подветренного склона, вскочил и, увязая в песке и теряя гутулы, тяжело побежал к коню. Тот шарахнулся, но арат уже ухватился трясущимися руками за луку, запрыгал на одной ноге, не попадая другой в стремя, наконец, попал; едва не вывернул седло, усаживаясь, и что есть мочи ударил пятками в потные бока лошади. Та рванулась, и тут дико и бессмысленно в круп врезалась плеть. Хуху-морь почти по-человечески вскрикнул, вытянул шею, как гусь, и, ничего не видя перед собой, полетел над раскаленными песками.
Цэвэн задыхался. Горячий пот струйками сбегал из-под островерхой шапки, и он сбросил ее с головы. Где-то потерялись очки, ружье, гутулы. Высокий ворот дэли резал шею, но он не чувствовал боли. Вязкий ужас наполнил тело, сдавил голову, путал мысли. Перед глазами мелькали неясные образы. То он видел черные блестящие глаза дочери, то новорожденного верблюжонка, покачивающегося на тонких ножках, то родную юрту и пиалу с молоком в руках у жены. «Дочка, дочка!.. Смерть, смерть!.. — колотили копыта о щебенку. — Смерть, смерть!.. Люди, люди!..» Он едва удержался в седле, когда конь круто свернул вправо, к открывшемуся вдруг аилу.
Лошадь резко остановилась у распахнутого полога юрты перед двумя изумленными аратами. По инерции Цэвэн упал на шею коня, потом сполз на землю, цепляясь скрюченными пальцами за гриву, и упал ничком. Он собрал последние силы, повернул искаженное ужасом лицо к аратам и закричал во всю мочь. Ему казалось, что его вопль наполнил вселенную, но на самом деле он едва слышно прохрипел:
