Юрий Манов - Не мир принес
— Что?
— Они дерутся между собой, палками. Очень сильно дерутся, боюсь, не покалечили бы друг друга. Совсем забыл сказать, что они и пьяные к тому же. Так что вы приезжайте поскорее, сами посмотрите. А то они, чего доброго, все ваше отделение разнесут…
Чутков отключился и быстро набрал номер отделения. В трубке долго и нудно отозвалось длинными гудками, дежурный к трубке не подходил. Он понял, что это ЧП, что надо ехать. Быстро оделся, кинул на постель несколько смятых купюр (платить было не обязательно, он просто хотел сделать ей подарок) и, сурово приказав испуганной девчушке: «Ждать меня здесь!» — резко вышел на улицу. Водителя, дремавшего на кушетке в бильярдной, он будить не стал. Из «Дзержинца» до райцентра было не больше двадцати минут, и он уселся за руль служебной черной «Волги» сам. Конечно, выпитый коньяк еще давал о себе знать, но кто осмелится остановить машину самого начальника РОВД?! Разве что сумасшедший. Только в машине он дал волю чувствам и, прогревая двигатель, минут пять истошно матерился. Громко! Вслух!
Двери РОВД были открыты нараспашку, одна из створок хлопала от порывов метельного ветра, и свет из коридора сливался с тусклым мерцанием неоновой вывески с надписью «Милиция». Чутков, кипя от негодования, громко хлопнул дверью и вступил в подведомственное ему учреждение. Из-за решетки «обезьянника» на него пялились три пары глаз — местные бомжи, частенько сдававшиеся в милицию, чтобы провести ночь в тепле. На бетонном полу лежало полуобнаженное тело, с наколками во всю спину. По изображению храма Василия Блаженного Чутков узнал местного дебошира, неоднократно осужденного за хулиганства гражданина Бурцева. Дебошир спал, морда его была разбита, руки скованы за спиной наручниками. Так, пока все нормально, если не считать раскрытой двери и пустующего кресла за пультом дежурного. И еще какой-то странный звук сверху, словно мебель перетаскивают.
Чутков поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и замер, пораженный увиденным. Два сержанта патрульно-постовой службы молча и сосредоточенно лупили друг друга дубинками. Причем как-то странно дрались, всю силу свою они вкладывали в удары, не стараясь увернуться от ударов напарника. Судя по расквашенным носам и характерным багровым кругам под глазами, этим делом они занимались давно.
— Отставить! — гаркнул Чутков, непроизвольно положив руку на кобуру.
Менты бросили волтузить друг друга и вытянулись по стойке «смирно».
— Что за безобразие, вы что, перепились совсем?! — зловеще спросил Чутков и принюхался. — Точно, пьяные! Вы оба у меня завтра из органов вылетите! На стройку пойдете, уголь грузить! В деревню — в навозе копаться! Где дежурный?!
Менты, как по команде, указали в сторону двери с табличкой «Комната для совещаний». Погрозив пэпээсникам кулаком, Чутков открыл дверь и снова замер. Открывшаяся его глазам картина поразила его еще больше: в центре комнаты, заставленной рядами обшарпанных деревянных кресел с дерматиновыми спинками, стоял незнакомый лысенький мужичок в очках с треснувшими стеклами, а рядом, прижавшись курчавой головой к мужичку, как в картине «Возвращение блудного сына», стоя на коленях, плакал капитан Ермашин — гроза Зареченска, с жетоном «Дежурный» на груди. Плакал тот самый Ермашин, при одном упоминании имени которого местные бандюки грустили и начинали размышлять, что пора бы перебираться в областной центр, а то и в Москву, а цыганки, торгующие наркотой на центральном рынке, выбрасывали товар из карманов на бегу и сигали через рыночный забор не хуже прыгуна Бубки, причем без шеста. И вот этот лучший сотрудник зареченской милиции по итогам прошлого года сейчас стоял на коленях перед лысым хмырем и, содрогаясь от рыданий, быстро говорил:
— Авдонина с керамзавода тоже пытал, бил сапогами по почкам и Уголовным кодексом по голове. Заставлял признаться в краже силового кабеля с завода. Потом выяснилось, что кабель украл главный инженер, но Авдонину все равно «треху» дали. Черту, то есть Чертанову, и Соломонову из николаевской бригады наркотики подкинул при задержании. Они свои успели «скинуть», но я им подкинул из реквизированных у самого Николая. Сына Глеба Петровича, зам. главы местной администрации, прошлым летом «отмазал». Они с сынком директора железнодорожного техникума малолеток на озеро вывезли и там их трахнули вкруговую. Сам деньги родителям потерпевших передавал. А еще…
— Капитан! В чем дело, капитан! — грозно сказал Чутков. — Что творится в отделе во время вашего дежурства?!
— Да вот, Семен Иванович, каюсь, — как-то просто ответил Ермашин, размазывая слезы по щекам.
— Хороший человек, — объяснил лысый очкарик, указывая на Ермашина, — но запутался сильно. Мерзкая у вас работа, товарищ полковник…
— Вы кто? — еле сдерживая себя, спросил Чутков.
— Я Колесников, учитель. Это я вам звонил…
В это время за дверью что-то загремело. Чутков распахнул дверь и увидел, как пэпээсники снова начали лупцевать друг друга «демократизаторами», даже с еще большим остервенением. Нанося друг другу удары, они громко кричали:
— Это я, я у того пьяного инженера бумажник забрал, а потом за этот грабеж трех пацанов в клетку упекли.
— А я магнитолу и колонки себе в «тачку» поставил, что у Веньки Клюва при обыске забрал. Он их на стоянке у Арсена свистнул.
— А мне Арсен по сотне за ночь платит, чтобы его девок не трогали!
— А мне по сто двадцать!..
Терпение Чуткова лопнуло. Он развернулся к Ермашину и хотел уже рявкнуть что-то очень страшное, типа «удостоверение на стол» или «сдать оружие», как… Он почувствовал, что слезы катятся из его глаз, крупные, как горошины, слезы. Ему стало так тоскливо, так ужасно пусто внутри, в районе солнечного сплетения, что он не удержался на ногах и упал на колени. Не понимая, что он делает, а вернее, слишком хорошо понимая, что ему сейчас нужно, он на коленях подполз к учителю Колесникову и, потеснив Ермашина, прижался лицом к драпу ветхого учительского пальтишки.
— Это я подсидел Михал Михалыча, бывшего начальника РОВД, — прорыдал навзрыд Семен Иванович Чутков, полковник милиции, отмеченный правительственными наградами и благодарностями областного руководства. — Это я! Он мне доверял, как лучшему другу, как брату, а я на него рапорт в УВД накатал. И когда комиссия приезжала — подтвердил. От Арсена ежемесячно по пять тысяч долларов получаю за «крышу», барона цыганского два раза выпускал, хоть его и с поличным брали с крупной партией героина, со шлюхами грешил…
Почему-то все объяснения этим в общем-то серьезным противоправным действиям, еще днем раньше казавшимся ему такими убедительными, сейчас показались совершенно беспомощными. Да, он приказал не трогать местного цыганского барона, потому что барон Николай Васильевич Романов крепко держал табор в кулаке и не позволял своим под страхом проклятия и изгнания продавать «герыч» детям в школах и на дискотеках. С оружием барон тоже никогда не связывался, и если Николая посадят, его сын Роман — совершенно безбашенный оторвяга — ударится во все тяжкие, и от местных ромал жди больших неприятностей. Но ведь это — все равно криминал. Разве начальник РОВД должен выбирать из двух зол меньшее? Разве он не должен пресечь любые попытки наркоторговли в своем районе, если даже придется посадить в клетку весть табор, включая матерей-героинь и десятилетних пацанят, обчищавших карманы граждан на рынках.
