М Емцев - Иду в глубину
Мухин рассмеялся.
- Ну, брат, здесь ты что-то врешь или же напутал при приеме. Этого быть не может. Хотя бы потому, что батискаф рассчитан на двоих. А эти двое - вот они! - Мухин помотал рукой от Володи к себе.
Леша обиделся. Не стал спорить и, повернув кресло, надел наушники.
Оставалось лишь одно: уйти. Все знали, что в таких случаях Леша кремень, ни слова не вымолвит.
Свесившись за борт, следил Володя за бесконечным буруном, бегущим прочь от серого носа судна. Мириады пузырей сливались в шипящую монолитную массу, лопались и исчезали в белесой голубизне. Не верилось, что где-то там, в глубине, клокочут адские силы.
Солнце почти село. Странно было видеть тонкий оранжевый сегмент, повисший над белой полосой, которая отделяет воду от неба. Судно шло быстро. Но расстояние от него до солнца не уменьшалось, лишь медленно таял оранжевый сегмент, точно леденец во рту.
Мухин провел эту ночь прескверно. Подушка казалась ему горячей и неудобной. В иллюминаторе была синяя тьма. Лишь море слабо светилось розовато-голубым огнем.
Мухин встал и тихо, стараясь не разбудить соседа по каюте, пробрался к вешалке, нащупал коробку папирос и спички, закурил. Стало немного легче.
Послышался отдаленный стрекот. Мухин сел и прислушался. Стрекот все усиливался. Наконец, треск достиг своего максимума и повис где-то над головой. Потом послышалась беготня, какая-то возня на палубе, стук и грохот передвигаемых ящиков.
"Вертолет прилетел, - догадался Мухин, - с этим... кинооператором".
Мухин сердито погасил папиросу и решительно повернулся на правый бок, носом к стенке. Мухину казалось, что он проспал не больше минуты, когда в его сон безжалостно вторглась чья-то энергично трясущая за плечо рука.
- Какого черта? - сонно проворчал Мухин, с усилием разлипая веки. В глаза брызнул свежий утренний луч. Отблески волн дрожали на потолке. Было уже раннее утро.
Море было на редкость спокойное. Батискаф почти не качало. Поэтому Мухин и Хитров легко проскользнули в узкую трубу люка. Загрузка балластом тоже прошла хорошо. Оставалось еще раз все проверить и идти на погружение.
- Я все же ничего не понимаю, - ворчал Мухин. - Взять и за здорово живешь поменять программу. Как это вам нравится? Должны были исследовать Тускарору, а теперь вот извольте садиться на какую-то мель.
- Три километра для вас мель?
- Три - это не десять запятая триста семьдесят семь. И, кроме того, что мы там будем делать? Более туманного задания я еще никогда не получал. "Фотографируйте все, что вам покажется необычным", и только-то... А если мне гам все покажется обычным?
- Все же там извержение подводного вулкана. До нас таким зрелищем не любовался ни один человек...
- Мы тоже пока им еще не полюбовались... И этот кинооператор. Сказали, что он будет погружаться вместе с нами. А где он? Человек искусства, свободная профессия; они все любят поваляться в постельке. Раньше одиннадцати не изволят встать.
Хитров не отвечал. Глубиномер показывал первые метры. В голубом, пронизанном солнечными лучами мире, который лежал по ту сторону толстого кварцевого стекла, виднелись фигуры аквалангистов. Лениво двигая ногами в ластах и посылая приветственные жесты, они провожали батискаф.
Точно ртутные черточки, промелькнули какие-то рыбешки; лениво колыша полупрозрачным колоколом, не хотела oтставать от батискафа медуза.
- Видите, какой у нее узор? - спросил Володя, указывая на медузу.
- Что-то вроде черного крестика.
- Это медуза гонейма - крестовичок. Для аквалангистов она страшнее акул и кальмаров.
- Это крохотулька? - недоверчиво спросил Мухин.
- Она самая. Прикосновение к ней вызывает ожог, который приводит к параличу, а иногда даже убивает.
В иллюминаторе становилось все темнее. Красные плавки аквалангиста казались уже коричнево-зелеными. Мелькнула стремительная голубая торпеда: кета или чавыча.
Аквалангисты в последний раз помахали им и отстали.
- Да, вот он, предел человечьей власти, - тихо сказал Мухин. - Не пускает нас море - вот и все. Планеты новые покорим, может, и к звездам слетаем, а на своей же земле, в глубинах океана, нам нет места.
- Мы-то ведь с вами и дальше вниз идем. Или вот Пикар, например, на одиннадцать километров вглубь спустился! Свыше тысячи атмосфер давления. Но выдержал, победил человек.
- Все это не то, Володя. Нужно не в батисферах, не в скафандрах море покорять, а так, как аквалангисты, в чем мать родила, только тогда проникновение в глубины сможет стать массовым, только тогда мы освоим океанское дно. Ведь семьдесят один процент территории планеты под водой. Кому, как не мне, геологу, понимать это?
- Придет время, освоим, - неуверенно протянул Володя, сейчас над этим работают. У нас в институте, например, в лаборатории океанической бионики.
- А что они там делают?
- Изучают приспособляемость животных к большим глубинам.
- Ах, изучают! Ну, значит, не скоро удастся человеку дно босыми ногами пощупать.
Батискаф достиг глубины, куда уже не попадают солнечные лучи.
В черноте иллюминатора, точно алмазы на бархате, вспыхивали светящиеся животные. Выпустив розовое горящее облачко, проплыла светящаяся, как будто абсолютно ирозрачная, креветка.
- Ишь ты! Точно на рентгене, - восхитился Мухиа.
- Да, глубины живут... Жизнь, она везде есть.
Мухин взглянул на потенциометр. До дна было еще далеко.
Когда гайдроп, наконец, коснулся дна, а вслед за этим мягко опустился и сам батискаф, поднялось плотное облако мутн, закрывая от глаз заповедные тайны дна. Сквозь него не мог пробиться даже луч мощного прожектора.
Под напускным равнодушием Мухина таилось то же жгучее любопытство, которое откровенно горело в глазах Володи. Много долгих томительных секунд прошло, пока исследователи, наконец, увидели, как прожекторный луч постепенно тает где-то далеко-далеко, а не упирается в коричневую завесу мути.
Володя начал медленно вращать штурвал. Луч наклонился и тихо полился вдоль самого дна. Свет вырывал из черного мрака вечной ночи яркие красочные пятна. И такое великолепие пропадает даром, подумал Володя. Зачем все это буйство красок там, где никогда не бывает светло? Хорошо знакомый с глубоководной фауной, он все же поразился ее разнообразию и богатству.
Точно отлитые из хрусталя, переливались в свете прожектора стеклянные губки. Крикливые и вызывающие, высились горделивые колонии восьмилучевых кораллов. Пресмыкаясь в мягком недвижном иле, шевелились клешни десятиногих раков. И всюду, как кактусы в мексиканской пустыне, ощетинивались иглами разнообразные представители семейства голотурий.
Володя выключил прожектор. Настала глухая тьма, точно на иллюминатор набросили черную штору. Когда глаза немного привыкли, в этом царстве ночи нашлись и свои звезды: это были фосфоресцирующие животные и светящиеся шкалы многочисленных приборов.
