Владимир Вольф - Лебдянская смута
Так лябдя за лябдей - сперва соседку за аморал, а потом, глядишь, и сама - набекрень. Пыхнуло соломенное вдовство. Хряпс к Зельке припал, искусился и сгинул, а Тырло с Фиськой, что ни ночь - на новом подворье. И такие уж старательные, шебутные да веселые, что бабы за передворацию зла не держали, пусть себе (дезертир он и здесь дезертир), только от завязки береглись - надеялись, авось мужья воротятся. Поди тогда, разъясни, кто запузырил.
- Болтун ты мой хромоустый! - потешалась над Хряпсом Зеля. - Лобызарь кондовый...
И учила нежной лябдянской науке губами медовыми, телом - распахнутым как пьяная ночь и теплый ветер. Любила яро, но дале избы не пущала, боялась сглазу.
А неудельные, потому и моральные бабы в завидках злословили:
- Муж вживе уж за вымя-то потягает!
И хоть в доклад никто не целился, знали: был бы язык, а звонари сыщутся. Впрочем, Тырло с Фиськой вскорости ихнюю обиду ликвидировали.
Воодушевленный коллектив греб гниду из "Шиша", белил по самые подмышки известкой, чтоб мошкара впредь не лезла. Подумали, и красные горохи домалевали. На манер комахи-коровки, токмо наизнанку. Фуражу для растопки не пожалели, уж "Шиш"-то борта себе нагулял - и трепещет, и огнеструем в грунт бьет от нетерпячки бродяжьей.
Минула зима. Камнеюга шла на убыль.
Как-то вечером Тырло с Фиськой до Зелькиной избы доковыляли. На крыльце сидьмя, Хряпс зевал, шары чесал и тоскливую песню о миленьком, что над городищем - вразлив, слушал.
- Ну что, бугор, век вековать здесь будем? - Фиську, как самого ответного, уж ветерком шатало от перебора. - Так и схлопотать недолго. С дивизией рогоносов, не меньше, квитаться будем, ежель щас не в летку дером...
- А мои, все ж, сладогласнее твоих, Фиська... - запрокинуто слушал лябдей Тырло. - О! Пряня на извив пошла, чистый протруберан, так и жгет...
- Видал? - кивнул на закадычного Фиська. - Ему, тихоне, больше всех перепадет.
Только с завистью как-то прозвучало...
- Ой, мля, не знаю... - уронил чуб атаман. Впервые домашнего уюта вкусил, ласки жаркой, смальцо завязалось - седло об крыльцо клеет, добавки просит...
Завидел такой коленкор Фиська и картуз оземь - хляп!
- Все! Зажиганка "шишова" у меня найдется. Сам полечу. Очень приятно было познакомиться!
И вот таков - зашагал к бронелету. Тырло с Хряпсом переглянулись.
А наутро их не стало.
Возопияли, пробудившись, бабы. И пуще всех - Зеля.
СЛЯП 3
Прошел камнелетный сезон.
Как и было обещано, по перволетке грянули царевы службы: повитухи с наваром и донор-жуаны с гардеробом. Имели при себе весть страшную, кою для успеха кумпании хоронили пока в тайне. Полегла лябдянская дивизия один в один мужичок; говорят, ихние бронелеты за аспидов приняли, ну и постарались... Весть эта в полном наборе похоронок лежала в секретном сундучке, а ключик - у главного повитуха Дрызга.
По прибытии служивые впали в жор - харч атаковали так, что за ушами хрумтело и пугало окрестных собак. Донор-жуаны берегли грацию и больше гуляли, цены себе не сложив, пред лябдями - приглядывались, а потом делили в карты.
- А служить как будете: в скафандерах, иль на босу ногу? - пытали иные лябди для форсу и заметки. Все им после архаровцев в охотку шло.
- Государев махач производится согласно Уставу - натощак и расчехленно! - отвечал Каплун, старшой в трахбате.
Являли в себе донор-жуаны служебную схожесть, все один в один - плешь окатная, щупоглазые, хищноротые, у каждого над пузом телепайка медалей "За взятие", "За овладение"...
Каплун строго следил за изготовкой и, что ни утро, проводил показные маневры в полях - от коих, очертя рога, бежали коровы и прочий скотонарод, а чугуны, зло деренча, плели новые кнуты, взамен измордованных в обороне. А трахбат, навоевавшись всласть, шагал в лагерь, унося контуженных и погоняя условного противника, чтоб пустить его на провиант с хреном.
Но так и не заполонили лябдянских сердец гости непрошенные, а от расспросов уклонялись, в мимогляд все: мол, даже и не слыхивали о такой лябдянской дивизии... Как-то самоходом бабский раж и стух.
Пришло время, повитухи сбодунились и, опухлые, висломордые, принялись зелье отворотное варить - то самое, девичий знак в лоне губящее. Заливнее всех бражничал главповитух Дрызг, и все у Зели - врал: первуха, мол, сладкая, - а сам имел на хозяйку ба-альшой антирес. Даром в атаку идти Устав не позволял, только после впрыска. И вот когда в чаны самый важный порошок пришло время сыпать, дал он маху - от прозелени в бельмах спутал цвет и вместо бабаед-травы ханамуж-корня бросил. Но лишь спустя годы ошибочка вскрылась...
А лябди, тревожной хмурью полные, ходили понуром, без радости, на донор-жуанов если и смотрели, то как на чурбаки - в том больше сучок, а в том просто мля... Пропадала с каждым часом в бабах жизненная сила, непонятно отчего, но на впрыск явились без утайки, в аккурат все, согласно повесткам. Уклонизма на Лябде еще не знали. Выстроились и в змею-очередь привычно записались. По одной - в палатку, а там повитух с впрыскарем резиновым, мерзким, срамным... А кобеля-коновалы вдоль шеренги, и тросточкой в чресла:
- Тебе, гражданка, солдатика презентую, и тебе...
А лябдям хоть в петлю от беззащиты. Все архаровцев честили за дезертирство неисправимое.
Инструкция гласила: три ночи впрыск в бабе перебродит, а уж тогда все чо хошь. А бабу-уклонистку, что девку родит - силком на пол, иль на треть жизни в кишлаг, на перероды. Завидовали лябди тем, у кого доченьки еще от мужей прижиты оказались, боле женского приплоду не намечалось.
В те три дня повитух Дрызг зачастил к Зеле в особинку. Шары нальет и нашептывает:
- Я те в метрополию к себе заберу. О соломе и навозе забудешь. Одену в златохимию, залебедю как царь-дочку...
- Дочка? А царевой бабе типун резиновый не совали?
- Цыть, дура!!! - аж присел повитух. - Ляпун уйми. У нас в метрополии с этим строго. За балабол и в кишлаг...
Хоть и обрыд Зеле муж сей, но в интересе своем первухи все подливала, подливала...
- Я за тебя, стерильненький мой, пошла б, - вздохнула лукавая, - да в супружном сцепе я. Мужик мой воюет в царевом войске, тылов лишать его не могу. Скиснет, аспида пропустит, а это, витаминоз ты мой, государю огорченье. Вот я и думаю блюстися так: по-державному...
Дрызг поедом глазенапал, зубами хрустел, да не выдержал:
- Жарынь тя в кичку! Вольная ты! Ходи со мной, покажу чего...
И попер шатуном прямехонько к секретному сейфу. Потайной фонарь зажег, ключиком ковыркнул и похоронки на всех лябдевых мужиков представил.
- Был сцеп, да вышел весь, ик...
И упырем в красном свете оскалился.
Оборвалось сердечко у Зели. И от жалкости по себе и всем бабам лябдянским покатилась слеза горюча.