Рэй Брэдбери - Здесь водятся тигры
— Вполне понятно, — заметил Форестер, — мы не можем тратить время на множество враждебных миров, затевать бессмысленные войны. Каждый корабль — это годы, деньги, человеческие жизни. Не можем мы губить два корабля, если, послав один, видим, что планета негостеприимна. Мы летаем к мирным планетам вроде этой.
— Я часто думаю, — сказал Дрисколл, — что стало с пропавшими экспедициями на планетах, где мы больше не бывали?
Чэттертон взглянул на дальний лес.
— Застрелили, зарезали, сварили на обед. Это же грозит и нам в любую минуту. Пора приниматься за работу, капитан.
Они стояли на вершине невысокого холма.
— Послушайте, — сказал Дрисколл, — вспомните, как мы бегали в детстве, как в лицо хлестал тугой ветер и казалось, крылья вырастают за спиной. Бежишь и думаешь: вот-вот взлетишь, но этого никогда не случалось.
Все притихли и задумались. Пахло цветочной пыльцой и только что прошедшим дождем, высыхающим на миллионах травинок.
Дрисколл пробежал несколько шагов.
— Черт возьми, ну что за ветер! Знаете, а мы ведь никогда и не летали сами: лететь, сидя внутри стальной коробки, — это не настоящий полет. Никогда мы не летали так, как летают птицы. До чего ж, наверное, здорово, просто чудесно вытянуть руки вот так — он вытянул руки — и бежать.
Он побежал. Бежал и посмеивался над своим дурачеством.
— И взлететь! — крикнул он.
И взлетел.
Шло время. Люди смотрели, а с неба доносился громкий смех; трудно было поверить, что кто-то там, наверху, смеется.
— Немедленно прикажите ему спуститься, — шепнул Чэттертон, — он погибнет.
Никто его не слушал. Все стояли, задрав головы, не глядя на Чэттертона, и растерянно улыбались.
Наконец Дрисколл приземлился у их ног.
— Видели? Господи, я летал! Пожалуй, я сяду, ну и ну! — Дрисколл опустился на колени. — Я словно воробей, словно ястреб! А теперь вы все попробуйте!
— Ветер как подхватит меня, как понесет, — произнес он минутой позже, задыхаясь и дрожа от восторга.
— Пойдемте отсюда. — Чэттертон медленно пошел назад, оглядываясь и всматриваясь в голубое небо. — Это ловушка. Кому-то нужно, чтобы мы все взлетели, а потом оно швырнет нас вниз и убьет. Я возвращаюсь на корабль.
— Вам придется подождать моего приказа, — сказал Форестер.
Люди, хмурясь, стояли. Дул легкий прохладный ветерок; что-то слегка гудело вокруг — так гудит в небе бумажный змей, нежным гулом вечной весны.
— Я просил ветер подхватить меня, — сказал Дрисколл, — и меня понесло вверх!
Форестер знаком попросил остальных отойти в сторону.
— Теперь попробую я. Если погибну, возвращайтесь все на корабль.
— К сожалению, я не могу вам это разрешить: вы капитан, — сказал Чэттертон. — Мы не можем позволить вам рисковать.
Он достал пистолет.
— Я тоже здесь вправе распоряжаться. Эта игра слишком затянулась. Приказываю всем вернуться на корабль.
— Уберите пистолет в кобуру, — спокойно произнес Форестер.
— Ни с места, проклятый идиот! — Чэттертон злобно смотрел то на одного, то на другого. — Неужели вы еще не поняли? Этот мир живой, похоже, планета играет с нами, поджидая удобного случая.
— Я сам в этом разберусь, — сказал Форестер. — Либо уберите пистолет, либо немедленно отправляйтесь на корабль под арест.
— Если вы, болваны, не пойдете со мной, можете подыхать здесь. Я возвращусь, возьму образцы и улечу.
— Чэттертон!
— Не мешайте мне.
Чэттертон побежал. И вдруг закричал. Остальные тоже вскричали.
— Полетел, — сказал Дрисколл.
Чэттертон парил в воздухе.
Мягко опускалось покрывало ночи.
Чэттертон, ошеломленный, сидел на склоне холма; остальные сидели вокруг него в изнеможении, блаженно улыбаясь. Он не мог глядеть ни на своих товарищей, ни на небо, он лишь ощущал твердь.
— Боже, это ли не блаженство, — сказал Кэстлер. Они все могли летать, как птицы.
— Очнитесь, Чэттертон, ведь здорово, правда? — спросил Кэстлер.
— Невозможно, — Чэттертон зажмурился. — Этого не может быть. Есть лишь одно объяснение: планета живая. Воздух живой. Он меня подбросил, будто ударил кулаком. В любую минуту планета может нас всех убить. Она живая.
— Хорошо, — сказал Кэстлер, — положим, она живая. Каждое живое существо имеет свое предназначение. Допустим, назначение этого мира дарить нам счастье.
И как бы в подтверждение этой мысли прилетел Дрисколл, держа в каждой руке по фляге.
— Я нашел ручей с чистой и вкусной водой, ну-ка попробуйте.
Форестер взял флягу и протянул ее Чэттертону. Тот покачал головой, с отвращением оттолкнул флягу и закрыл лицо руками.
— Это кровь планеты. Живая кровь. Выпьешь ее, и этот мир войдет в тебя, он будет смотреть твоими глазами и слушать твоими ушами. Нет-нет, благодарю покорно.
Форестер пожал плечами и отхлебнул.
— Вино!
— Не может быть!
— Оно самое! Понюхайте, попробуйте! Редкое белое вино!
— Похоже на французское. — Дрисколл отхлебнул.
— Яд, — сказал Чэттертон.
Фляги пустили по кругу.
Они бездельничали всю вторую половину дня, не желая нарушить покой, царивший вокруг. Они вели себя как юнцы в присутствии невиданной красавицы, пленительной женщины, боясь, что какое-нибудь слово или жест ей не понравятся и она отвратит от них свой прекрасный лик и лишит их своих милостей.
«Они помнят землетрясение, которым она встретила Чэттертона, — думал Форестер, — и землетрясение им не по душе. Пусть наслаждаются этим днем, как школьники на каникулах, пусть радуются ласковой погоде. Пусть себе сидят под тенистыми деревьями или бродят по зеленым холмам, пусть только не бурят скважин, и но берут проб, и не оскверняют этот мир».
Они набрели на небольшой ручей, который впадал в горячий источник. Рыба из холодного ручья, сверкая чешуей, падала в кипящий источник и вскоре, сваренная, всплывала на поверхность.
Чэттертон неохотно присоединился к обедающим.
— Отравимся все. В таких случаях всегда надо быть осторожным. Эту ночь я буду спать в корабле. Можете спать на воздухе, если хотите. Помню, в «Истории средних веков» я видел фразу — пояснение к карте: «Здесь водятся тигры». Так вот ночью, когда вы будете спать, неожиданно объявятся тигры и каннибалы.
Форестер покачал головой.
— Я согласен с вами: эта планета живая. Она живет сама по себе, для себя. Но она хочет покрасоваться перед нами. Какой в том прок, если на сцене полно чудес, а публики нет?
Но Чэттертон не слышал. Его стало рвать.
— Я отравился! Отравился!
Они держали его за плечи, пока тошнота не прошла, дали ему воды. Остальные чувствовали себя превосходно.
