Михаил Пухов - Брошен ввысь
Конец коридора. Последняя дверь.
– Вы не пугайтесь.
Дверь исчезает.
Приборы, пульты, кресла. И прозрачные стены, а за стенами звезды.
Мы в космосе. Вот почему здесь никого нет.
Мы на космическом корабле.
МЫ
Стоим у окна рядом. За окном облака, поле, ветер. Чирикают воробьи. Все как настоящее. Спиной к нам на подоконнике умывается кошка. На воробьев не реагирует. Кошку не проведешь.
Вита рассказывает:
– Тебя заметили издалека. Решили, метеорит. Но ты летел слишком быстро. И траектории почти совпадали: точно на Альтаир. Тогда мы подумали, что это их зонд, возвращающийся от Солнца. Мы посоветовались с «Фениксом», и он послал катер на перехват. Взглянуть, что за зонд.
– Кто это «мы»?
– Электронная машина и я.
Женщина, компьютер и пришелец из прошлого. Бермудский треугольник XXV века.
– А кто такой Феникс?
– Наш дублер, автомат, он отстает на миллиард километров.
– Понимаю. А дальше?
– Катер затормозил, встретился с твоим аппаратом.
– Затормозил?
– Конечно. У нас же скорость гораздо больше.
Разумеется, они ведь летят к Альтаиру. Но когда мы были в рубке, звезды впереди выглядели обычно, без релятивистских искажений. И Солнце за кормой смотрелось нормально. Нормально для звезды.
Правда, преобразователь построить нетрудно. Такие задачи решались даже вчера, пять веков назад.
– На сколько больше?
– На порядок. Пятьдесят тысяч.
Пятьдесят тысяч. Как у Хемингуэя. Что-то не быстро. Но понятно. Сколько мы будем лететь на такой скорости?
– Потом катер пригнал к нам твой аппарат. Мы увидели, что это земной планетолет. Старый, разбитый. Даже не корабль, просто обломок.
– Расстроились?
– Да. Особенно машина. Но потом мы нашли тебя.
Она поворачивает лицо. Ее глаза. Нежность.
– Вита, скажи… Был я похож… на памятник?
– На памятник? Почему? Обычный замороженный человек. У нас сейчас все такие.
– Где?
– У нас на «Жар-птице». Все четыреста человек. Все, кроме дежурного.
– Четыреста?
– Да. Чему ты удивляешься? До цели пять парсеков. Дежурим по очереди, по три месяца.
– И сколько еще лететь?
– Пятьдесят лет. Мы прошли всего полпути. Я же показывала тебе Солнце.
Да, показывала. В рубке на, экране заднего вида. Звезда как звезда, ничего необычного. Но пока еще яркая, заметная.
– Скоро конец дежурства, – говорит Вита. – Увидишь, как это делается.
Становится вдруг печально. Даже тоскливо.
– Почему мы летим так медленно? Неужели быстрее нельзя?
– Можно, но незачем. Мы поселенцы. Вперед посланы автоматы-терраформисты. Они готовят планету. Хорошая планета создается десятилетиями.
Молчу. Мне нечего сказать. Об этом я ничего не знаю. Она продолжает:
– Человечество расселяется по Вселенной. Земли недостаточно. Луна, Венера, Марс – этого мало. Очень. Европа, Каллисто, другие спутники… Людей много, земли не хватает.
– Погоди. Ты говоришь – Марс, Венера?
– Да, сейчас там миллиарды человек. Но этого очень мало. У звезд подходящие планеты тоже редки. Приходится их перестраивать. Это работа терраформистов.
– Разве можно из плохой планеты сделать хорошую?
– Конечно. Например, Венера, Марс… Но на это уходят десятилетия. Особенно если установки не очень мощные. А какие еще пошлешь к звездам?..
Я молчу. Возразить нечего. Может меняться научно-технический уровень, но человеческая логика – это инвариант. Ее ничто не ломает. И не только логику – другие человеческие качества тоже.
– За автоматами летим мы, – продолжает Вита. – Собственно, наши корабли
– это катамаран, сдвоенный ковчег с подстраховкой. И мы не одни. По всей Галактике идет волна освоения. Во все концы летят такие же корабли, как наш. Тысячи кораблей.
Она умолкает. Я тоже молчу. Тысячи кораблей. Тысячи холодильников, заполненных человеческим мясом. Вдруг оно кому-нибудь понравится? Что знаем мы о Вселенной?..
– Скажи, Вита, а почему именно ты дежурила, когда вы догнали меня?
– Именно я?
Она смеется. Я ощущаю под рукой ее мягкую талию. Можно стоять так вечно.
– Я о другом. Почему это не был мужчина?
– Тебе приятней с мужчиной?
– Все-таки космонавтика – мужская профессия. Или теперь по-другому?
– Мы не космонавты. – Она перестает улыбаться. – Мы колонисты. Конечно, женщин у нас гораздо больше. Женщина нужнее. Не понимаешь?
– Нет.
– Ну, как тебе объяснить, – продолжает она. – Что в колонии главное. Главное – воспитание детей. В каждой женщине сидит мать. Материнство детям нужнее. Разве не так?..
– Так-то оно так…
– Не понимаешь. Ты думаешь, это как в стаде тюленей. Нет. Ты ошибаешься. Колония – это не только четыреста человек. Этого очень мало. Мы везем с собой все. Семена растений, зародыши животных… Ведь это космический корабль. Много в него не поместится. В основном зародыши.
– И дети?..
– Да, – говорит Вита. – Но ведь это единственный путь. Подумай, и ты поймешь, что единственный. И каждому из этих ребят нужна будет мать.
– А отец?
– Что может отец? Что нужно детям? Теплота, ласка. Не все мужчины на это способны. Да и не все женщины. Но в космос таких не берут.
Некоторое время молчим.
– Но ведь потребуется и мужская сила. Строить дома, бороться со стихиями, охранять вас от диких зверей…
– Это работа роботов. Их у нас тоже много.
– И тоже зародыши?
– Конечно. – Минуту она молчит. – Пойми, здесь нет ничего аморального. Просто ты из другой эпохи. При тебе женщины, вероятно, еще рожали.
– А теперь нет?
– Естественно, – говорит Вита. – Разве что больные, им это иногда надо. Но таких не пускают в космос.
Я молчу.
– Почему ты думаешь, что мать – только та, что рожает? Есть же вещи более важные. Моя мама меня не рожала, но я ее люблю так же, как ты свою.
– Пожалуй.
– Потом, как бы ты разместил в звездолете миллион человек? Ведь этого,
– она показывает на пейзаж за окном, – всего этого нет, ты же знаешь. Это только изображение, его можно выключить. В действительности у нас тесно.
Некоторое время молчим.
– Жизнь меняется, и это естественно. Понимаешь? Вот ты сказал, что космонавтика – мужская профессия. При тебе было так. Но сейчас она никакая – ни мужская, ни женская. У нас нет такой профессии. Понимаешь?
– Да.
– Почему вообще ты стал космонавтом? – спрашивает Вита. – Почему ты больше ничего не умеешь? В ваше время были ведь интересные специальности. Ты мог стать ученым, писателем, коллекционером…
– Мог бы. Но тогда мы бы не встретились.
– Правда. Я об этом не подумала.
– Отец у меня был писатель. Хотел, чтобы и я занялся этим. Но мне не хотелось становиться верфедрунгером.
