Эдогава Рампо - Близнецы (Исповедь приговоренного к смертной казни тюремному священнику)
Мне ничего не оставалось, как просить денег у брата. Видя, что моим просьбам не будет конца, что я злоупотребляю его щедростью, брат перестал ссужать меня деньгами и в конце концов недвусмысленно дал понять, что я не вправе рассчитывать на его помощь до тех пор, пока не изменю своих привычек.
И вот однажды, когда я в очередной раз возвращался от него несолоно хлебавши, у меня мелькнула страшная мысль. Она показалась мне настолько чудовищной, что я невольно содрогнулся и постарался тотчас же выбросить ее из головы. Но шло время, и постепенно мысль эта перестала казаться мне такой уж нелепой. Если действовать решительно и при этом осторожно, подумал я, можно без особого риска вернуть себе и деньги, и возлюбленную. Несколько дней я тщательно взвешивал все pro и contra и наконец почувствовал, что готов к осуществлению своего дьявольского замысла.
Повторяю, брат ничем не заслужил моей ненависти. Прирожденный эгоист, я хотел лишь любой ценой обрести богатство и благополучие. Однако я не только эгоист, но еще и порядочный трус, так что, если бы осуществление задуманного было чревато для меня хотя бы малейшей опасностью, я ни под каким видом не пошел бы на это. Но в том-то и дело, что мой план начисто исключал какой бы то ни было риск. Во всяком случае, так мне казалось.
Итак, я приступил к осуществлению своего замысла. Для начала я стал чаще бывать в доме брата, стараясь примечать все подробности, связанные с повседневным бытом его семьи. Я не упускал из виду ни единой мелочи и со временем настолько в этом преуспел, что знал даже, как именно и куда вешает брат полотенце после купания.
Через месяц с небольшим подготовительная работа была завершена, и тогда, улучив подходящий момент, я сообщил брату о своем намерении отправиться на заработки в Корею. Поскольку я был холостяком, эта внезапная затея не могла показаться ни подозрительной, ни сумасбродной. Брат был очень доволен, узнав, что наконец-то я решил остепениться, хотя мне, грешным делом, показалось, что в нем скорее говорила радость избавления от обузы. Как бы то ни было, на прощание он отвалил мне кругленькую сумму.
Вскоре, выбрав день, наиболее благоприятный для моих целей, я в сопровождении брата и его жены приехал на Токийский вокзал и сел в поезд, идущий до Симоносэки. На первой же остановке - это была Ямакита - я пересел в другой поезд и в вагоне третьего класса благополучно вернулся в Токио.
Еще в Ямаките, зайдя в пристанционный туалет, я перочинным ножиком срезал родинку у себя на бедре. Теперь уже я был абсолютно точным подобием брата.
Мой поезд, в соответствии с моим замыслом, прибыл в Токио на рассвете. Переодевшись в заранее приготовленное кимоно из той же ткани и того же рисунка, какое носил дома брат (излишне упоминать, что и белье, и пояс, и сандалии на мне были в точности как у него), - я в заранее рассчитанное мною время подкрался к дому брата. Осторожно, чтобы не привлечь к себе внимание, я перелез через забор и оказался в саду. Час был ранний, и опасаться, что кто-либо в доме меня заметит, не приходилось. Я беспрепятственно добрался до старого колодца в дальнем углу сада.
Этот заброшенный колодец опять-таки был существенной деталью моего плана. Колодец давно уже высох, и брат, считая, что оставлять в саду эту "волчью яму" небезопасно, намеревался в ближайшее время засыпать его землей. И землю уже привезли, она горкой высилась возле колодца, дожидаясь, когда у садовника дойдут до нее руки. Накануне своего "отъезда в Корею" я зашел к садовнику и велел ему заняться колодцем утром того самого дня, на который было запланировано убийство.
Я затаился в кустах и стал ждать. С минуты на минуту здесь должен был появиться брат - он имел обыкновение каждое утро прогуливаться в саду. Нервы у меня были напряжены до предела. Меня трясло как в лихорадке. Под мышками выступил холодный пот и ручьями скатывался по рукам. Время тянулось мучительно долго. Мне казалось, что я провел в своей засаде не меньше трех часов, когда наконец вдали послышалось знакомое постукивание деревянных сандалий. Первым моим побуждением было вскочить и бежать прочь без оглядки, однако усилием воли я заставил себя остаться.
Когда брат поравнялся со мной, я одним прыжком выскочил из засады и оказался у него за спиной. В следующий миг я накинул ему на шею веревку и принялся в исступлении его душить. Веревка сдавила ему горло, но он из последних сил старался повернуть голову, вероятно желая увидеть лицо убийцы. Я, со своей стороны, пытался не допустить этого. Но голова брата, словно под действием приводного ремня, неумолимо поворачивалась ко мне, пока его широко раскрытые в предсмертной агонии глаза не остановились на моем лице. В эту минуту его налившееся кровью, опухшее лицо исказила гримаса крайнего ужаса это его выражение я не смогу забыть до конца своих дней. По телу брата пробежала последняя судорога, он обмяк и рухнул на землю. Мои ладони онемели от страшного напряжения, и мне пришлось довольно долго тереть их, прежде чем я смог действовать дальше.
Едва переступая на ватных ногах, я подтащил бесчувственное тело брата к колодцу и сбросил его вниз, после чего с помощью лежащей рядом дощечки стал присыпать его землей.
Если бы кто-нибудь наблюдал только что разыгравшуюся сцену со стороны, у него, наверное, возникло бы ощущение чудовищного кошмара: некий одетый в домашнее кимоно человек словно раздвоился и в молчаливом исступлении душит своего двойника!
Вот так я принял на душу смертный грех - убил родного брата. Наверное, вам, святой отец, трудно представить себе, как у меня поднялась рука на единственного близкого человека. Что ж, ваше недоумение мне понятно. Но попытайтесь встать на мое место. Именно потому, что мы были братьями, у меня и появилась мысль об убийстве. Не знаю, доводилось ли вам когда-либо испытать это самому, но, как ни странно, близких людей зачастую связывает отнюдь не любовь, а ненависть. Об этом немало написано в книгах, так что не я первый, не я и последний, причем вражда к родному человеку, как правило, куда сильнее и непримиримее, чем к постороннему. Какою же она должна быть к брату, похожему на тебя как две капли воды! Даже если бы не существовало иных причин, одного этого сходства было бы достаточно, чтобы прийти к мысли об убийстве. Не что иное, как ненависть, помогла мне, трусу, с таким хладнокровием совершить это убийство...
Присыпав труп брата землей, я не торопился покинуть место преступления. Около получаса спустя на дорожке показался садовник в сопровождении прислуги. Меня охватило волнение: мне предстояло впервые сыграть роль брата. Но я взял себя в руки и как ни в чем не бывало шутливо сказал:
