Виталий Бабенко - Земля
В клокочущих недрах Фантового мозга произошел некоторый тектонический сдвиг. Наш герой забыл уже, что сам, по доброй воле, пошел на опасный эксперимент. Что опыт был поставлен не для того, чтобы проверить курортника с голокамерой на бдительность, а чтобы явить этому балбесу его, Фанта, справедливую реакцию на вопиющую фамильярность и несуразную болтовню. Что ревнитель безгравитационной медицины обращался не к конкретному лицу, а, скорее, к безликой аудитории, куда помимо Фанта входили и бассейн, и пляж, и светосвод, и даже его собственный неустанный голоаппарат, ибо идея нуль-тяжесть-терапии не требовала дискуссий, она попросту не терпела возражений и подлежала категорическому разлитию в пространстве… Словом, все это Фант хотя и провидел ранее, но забыл, растерял в единоборстве с подводной стихией, а магматический гнев его все рос и рос и, полностью расплавив, растворив в себе невольного обидчика, нащупывал неожиданные каналы для выхода на поверхность.
«Курортный Сектор! Скажут тоже! — бурлил Фант, оступаясь на мокрой пластиковой гальке. — Ни лечь, ни повернуться — хочешь в воду без промедленья лезь, если, конечно, осмелишься это водой назвать. Водой, а не супом из человечины…»
Чтобы пояснить вулканическую мозговую деятельность Фанта и упорядочить его раздражение, отвлечемся на минуту и заглянем в письмо, написанное Фантом своему другу на Земле — Клугеру Даниловичу Михайлову — накануне вечером. Поскольку профессия Фанта имеет к литературе самое прямое отношение — наш герой, чтобы не забыть, писатель на пансионе, — то зафиксированные в памяти компьютера образы помогут нам во многом разобраться.
«Найду ли краски, слова, метафоры, чтобы живописать прелести здешнего пляжа? — выпендривался Фант, танцуя пальцами по клавиатуре компа. — Не знаю… Сравнивать этот космический Майями-Бич с муравейником или искать сходство с сельдями в банке столь же банально, сколь и тускло, и неизбирательно, и поверхностно, и непростительно для меня, живущего на пансионном иждивении. Впрочем, Майями в данном контексте лучше не упоминать всуе, учитывая Флоридскую озоновую дыру, висящую над несчастным полуостровом вот уже третий год.
Представь себе, дорогой друг Клугер, что пластиковая галька, из коей, между прочим, и состоят тутошние лежбища, чудодейственным образом и без заметного остатка превратилась в людей, увеличившись, конечно же, до размеров последних. И вот на глазах твоего покорного слуги, философически облокотившегося на теплый трубопровод клубниколы — теплый, заметь, а не прохладный трубопровод, каким он, по идее, должен быть, — эта розовотелая галька ворочается, поглощает дорогущие мутафрукты, доставленные с Земли (вкушать продукцию местных оранжерей считается здесь — о, конечно, не на всем Орпосе, а только в Курортном Секторе! — несовместимым с престижем… Почему? Черт его знает, какой-то небожи-тельский снобизм)… Да, так вот, эта галька поглощает баснословные мутафрукты, покрывается от них аллергической сыпью и волдырями — от злоупотребления активным ультрафиолетом, палькается в воде, подвертывает до последнего предела плавки и трусики, обнажая таким образом совсем неаппетитные полоски мучнистой кожи, дремлет, шлепает ребятишек, визгливо делится новостями, усеивает синтетический грунт под собой косточками и кожурой, и всю эту шевелящуюся бронзовую протоплазму покрывает тонкий слой глянцево блестящего пота.
Жарко. Терморегуляция, конечно, работает, но куда денешься от психологической духоты? И клубникола — не спасение, но ее нет, есть лишь лапидарные надписи „клубниколы нет“ на индикаторах компоразлива, а когда невидимая рука все же стирает эти лапидарности с дисплеев и в подставленные стаканы начинает бить розово-пенная струя, человеческая галька приходит в неописуемое волнение и собирается в мощные слаботекучие образования, напоминающие селевые потоки, снятые рапидом…»
Фант добрался до Иоланты и мрачно возвысился над ней, как бы еще раз оценивая мощь бушующих внутри сил.
— Стоишь грязными ногами на полотенце… — не то спросила, не то утвердила Иоланта и перевернулась на другой бок, подставив левую, плохо еще загоревшую грудь светосводу.
Вулкан внезапно стих. Из кратера показался красный язычок, но поди определи, краешек ли это лавы или отблеск закатного солнца.
— Знаешь что, — потупившись, произнес Фант, — поехали завтра куда-нибудь?
— Куда это еще? Мне и здесь хорошо. — В чем-то Иоланта была права: светосвод везде одинаков, а Большой Соленый Бассейн и вовсе один-единственный на Орпосе.
Вершина больше не курилась. Да и был ли дымок? А был — так что? На веку Помпеи это не в первый раз.
— Я тут объявление видел, — очень быстро заговорил Фант, опасаясь, что через минуту будет поставлен под сомнение сам факт душевного огня. — Организуется экскурсия в Обсерваторию. Чудный уголок, прозрачный купол, чернота космической ночи, россыпь звезд и, конечно же, красавица Земля. Самая настоящая Земля — вид со стороны. Ты ведь никогда не видела Землю из космоса?
— Собственными глазами — нет. — В Иоланте затеплился ответный огонек любопытства. — Когда на орбиту летела, я совсем маленькая была и весь рейс проплакала — не хотела планету покидать. В кино, конечно, я Землю из космоса видела, на открытках тоже. А вот своими глазами… Ехать-то туда — как?..
— Эге! — воодушевился Фант. — Потрясающе… Сначала на дископлане, потом немного на монорельсе, а назад — может статься — доберемся вакуум-каром. Только встать завтра придется в шесть утра, а вечером, не исключено, опоздаем на ужин, но роскошное времяпрепровождение гарантирую.
— О мое творожное суфле! — прошептала Иоланта, сдаваясь.
Так Фант не стал Везувием. А завеса над загадочным восклицанием Иоланты приподнимется в следующей главе, название которой читатель, знающий толк в плохих детективах, вполне мог предугадать:
Тайна творожного суфле
На самом деле Курортный Сектор вовсе не так плох, как могло представиться из размышлений-катаклизмов Фанта. Да, наш герой прав, этот Сектор — в отличие от прочих подразделений Орпоса — мягко говоря, переполнен, там масса отдыхающих, пляж и впрямь, тактично скажем, перенаселен, но — Боже мой! — где сейчас мало народу? Я совсем не уверен, что, попади Фант в поисках уединения на Землю — на берега, скажем, моря Лаптевых или — того пуще — Росса, — он не был бы сметен выскочившей из-за ближайших торосов веселой группой купальщиков в меховых плавках, буйно размахивающих надувными матрасами с электроподогревом и противорадиационными зонтиками из плюмбум-сатина (озоновые дыры — это вам не шутка!).
