Сергей Слюсаренко - Мимикрия
– А как же! Я письмо послал в академию наук.
– И что, приехали?
– Не, ответ прислали. Во-первых, сказали что недэржавной мовой у прызыдию писать не можно, а ещё, шо в настоящий момент основная работа академии сосредоточена на удосконалэнни ридной мовы та истории дэржавы. Я письмо сохранил, потом покажу.
Ну и понял Тихонович, что никому его космонавт и спутник не нужен, до весны никто на дачах не появится, и решил он сам за ним следить. Космонавт был гостем спокойным, лежал на коврике недалеко от выхода. Как говорит Тихонович, спал. Время от времени Тихонович разговаривал с ним. Говорит, тот его понимал. А стеклышко на шлеме, или где там, становилось прозрачней. И черты лица становились все четче. Космонавт был человек – человеком. Тихонович говорил, что был на него очень похож. «Мужик, ну, прям как я» – сказал Тихонович. Даже стал думать – может это брат его, знаменитый! Вот найдут его, разбудят, или сам проснется, и окажется, что его брат близнец – знаменитый секретный космонавт, и Тихонович уедет с ним жить в Москву, и не надо будет дачи сторожить, и все будет хорошо. Может даже и пенсию выхлопочет.
Время шло, зима катилась к своему концу, а космонавт спал. С молчаливого его согласия Тихонович распилил спутник и сделал из него пресловутую лодку. Он даже пообещал покатать на ней космонавта. По вечерам Тихонович любил разговаривать с ним. Просто ни о чем. За жизнь. Космонавт был собеседником терпеливым и никогда не перебивал. А рассказать было чего. Как прошел Тихонович войну. Про покойную жену. Про то, как так и не окончил он в свое время техникум. Хоть и уважал науку. Про доброго пса Спинозу, брошенного одним гадом на дачах. Как гонял Тихонович местных, норовящих выпотрошить опустевшие на зиму дачи, как обморозил пальцы, увлекшись зимней рыбалкой. И как лось Семен приходил раз в неделю к нему на участок солонцевать. А в марте случилось странное. Скафандр вдруг лопнул. В трещину Тихонович рассмотрел, как космонавт, почему-то в таком же ватнике, как у него, стал судорожно двигать конечностями и, с усилием, доломал скафандр. Потом полежал – полежал, и взлетел!
– Дык, он крылья расправил! – глаза Тихоновича в этом месте засверкали так, как будто он сам поднялся на крыльях над всем этим миром, – помахал ими, ну, как сушил. И шасть – на дерево взлетел. И сидит там. Смотрит. Долго сидел. Потом все говорил что-то. Вроде как и понятно, только слов не разобрать. Потом опять крыльями помахал – и в небо… А крылья большие такие, как стрекозиные. С переливом. Сам ты муха! Высоко взлетел, потом там – хлоп, как будто пламя, и исчез. Нет, не сгорел, не упал. Исчез… И даже ничего не сказал. Точно, секретный был…
При этих словах грусть заполнила глаза Тихоновича… Видно, подружился он с космонавтом. Что улетел он, не попрощавшись, зла не держал. Государственная служба, она такая. А лодка знатная вышла. Есть в ней свойство. Как с вечера переберешь, ну заснешь в ней, бывало, на утро – как огурчик! Целебная, значит. Вот и лысина заросла.
Долго еще рассказывал Тихонович. И не замечал он, что выработанная годами привычка спать на семинарах с открытыми глазами давно уже дала о себе знать, и Дима ничего не слышал. Потом Тихонович затряс Диму за рукав:
– Слышь – ведь он прилетит, да? Как секретность сымут – вернется? Вот когда мы рыбы половим-то!
– Конечно, прилетит! – Дима ответил, как будто и не спал…
Было по-летнему тепло… Большой буксир, властелин реки, степенно проплывал мимо нас. Не сговариваясь мы стали обсуждать – можно ли его с нашего места потопить гранатометом. Или нельзя? Так и не договорились. Долго мы сидели молча, погруженные в свои мысли, провожая взглядами мусор и обломки, плывущие по реке к Киеву. А завтра уже на работу. Рассказывать про рыбалку… Про спутник я так никому и не рассказал.
Киев 1995 – 2003.
