Владимир Венгловский - Птица без ног
Подошел Тадеуш с двумя бокалами вина, клетка с канарейкой болталась на ремне через плечо. Сел рядом, поставил клетку возле себя и молча протянул мне бокал.
– Не стоит умирать, уж поверь бывшему мертвецу, – сказал он.
В его груди за металлической броней щелкали какие-то механизмы и проскакивали искры, запуская сердце. «Словно часы», – смеялся неунывающий Тадеуш.
Моему другу повезло – когда его вытащили из горящих обломков аэроплана, военному врачу-инженеру Кулишеру, прибывшему из столицы, потребовались подопытные кролики для своих экспериментов. Или не повезло – это с какой стороны посмотреть.
– Можно? – спросил Тэд, забирая револьвер у меня из рук. – Именной? Говорят, что в начале войны ты застрелил из него немецкого летуна? – поинтересовался он.
– Врут люди, – сказал я, вспоминая захлебнувшийся крик бедняги Фрица.
Когда на аэропланах стали устанавливать пулеметы, в ручном оружии пропал смысл. Но револьвер я всё равно беру с собой в небо – ведь не знаешь, когда может понадобиться пуля. Говорят, что личное оружие – это душа воина. Может, да, а может, и нет. Но револьвер пережил вместе со мной не один аэроплан.
– Что ты ищешь в небе, Рой?
Бокал в руке вздрогнул, и часть вина выплеснулась на землю.
– Знакомый вопрос? – Тадеуш поднялся, подошел к моему аэроплану и поставил пустой бокал на крыло. – Раньше, когда я был жив, тоже видел в самолете его.
Тэд вернулся обратно и тщательно прицелился в бокал из револьвера.
– Испортишь машину, и мне придется тебя застрелить, – сказал я.
– Не переживай, – ухмыльнулся мой друг.
Он нажал на спуск, и в вечерней тишине раздался щелчок курка.
– Не повезло, – произнес я.
Тэд прокрутил барабан и вновь поднял оружие. Пришлось отобрать у него револьвер.
– Кто они, Рой? – спросил Тадеуш. – Те, кого мы скрываем друг от друга. С кем мы разговариваем в небесах? Какого твой цвета?
– Ч-черного, – выдавил я.
Тадеуш сорвал одуванчик и просунул сквозь прутья клетки.
– Ешь, – улыбнулся он, – эх ты… пичуга малая. Я пустышка, Рой, после того как умер. Моя кабина пуста. И я думаю – может быть, небеса отражают наши души, как волшебное зеркало? Вдруг я лишился своей, когда умер в первый раз? В небе меня теперь никто не ждет.
– Потому ты носишь с собой канарейку?
Тадеуш ласково посмотрел на кенаря и сказал:
– Говорят, что боши перевели на наш участок фронта свой летающий цирк Рихтгофена. Разведчик видел красные аэропланы.
– Он смог вернуться? – спросил я.
– Смог, – подтвердил мой друг.
– Тогда ему показалось. Красный Барон не отпускает добычу.
– Всякое бывает. По слухам, число его побед перевалило за сотню. Боишься?
– Нет, – сказал я.
– И правильно, – кивнул Тадеуш, механизмы в его шее ответили едва слышными щелчками. – Может, он нарочно отпустил разведчика, чтобы мы узнали и боялись?
– Возможно, – пожал я плечами.
– Значит, завтра будет хлопотный день. Давай отдыхать. – Тэд ушел.
Я вспомнил о бокале в руке и поднес его ко рту. На мгновение замер, когда показалось, что в хрустальном сосуде плещется кровь. Но это было всего лишь вино. Оно разливалось всё шире и шире, затягивая в свою пучину. Опять? Снова сон наяву, который случается после приступов ярости. Мозг играет со мной странные шутки. Окружающую действительность заливает размытым туманом. Я вновь оказываюсь в ресторане, но уже другом, нереальном.
Они сидят в зале, молчаливые, сосредоточенные. Не обвиняют, даже не смотрят в мою сторону. Просто сидят. Я вижу их, как Беса в моей кабине, лишь краем глаза. Посмотришь прямо – и мертвецы исчезнут. Останется только один, тот, что еще жив, как и я, – мой враг и мой товарищ в призрачных снах.
– Здравствуй, Манфред, – говорю я.
– Привет, Рой, – улыбается Красный Барон. – Мне кажется, что нашим встречам приходит конец. Завтра я могу тебя убить.
– Или я тебя. Во втором случае мне будет не хватать наших разговоров. Ты так и не выяснил, почему мы можем общаться… таким образом?
– Не знаю. У меня это началось после ранения в голову. Еще говорят о мистической связи душ. Странно, да? Мы же враги.
Манфред встал и подошел к окну. Сидящие за столами призраки проводили его взглядами.
– Подойди сюда, Рой, – позвал меня Красный Барон. Я стал рядом с ним. – Ты тоже их видишь?
– Да, – сказал я.
За окном шли солдаты. Их разорванные шинели свисали залитыми кровью клочьями.
– Нас было пятеро, – начал рассказывать Манфред, хотя я ни о чем не спрашивал. Он сложил руки на груди и не смотрел в мою сторону. – Я летел на «Фоккере». За мной шли Юст, Гуссман, Шольц и Удет. Ваши войска отступали, и нас встретила прикрывающая группа «Кэмелов».
Красный Барон замолчал и обернулся ко мне.
– Они ушли из боя. Ваши самолеты. Драпанули так, что я ухитрился сбить только одного. А потом мы расстреляли отступающих солдат. Снижались до десяти метров и били почти в упор. До сих пор эта картина у меня в голове. Брошенные пушки, лежащие люди и бьющиеся лошади. Я не могу забыть эту дорогу, Рой.
– Война не спорт и не рыцарские поединки. Если мы забудем – нам напомнят. Это мой, Манфред, – кивнул я на сидящего за ближайшим столиком летуна в обгоревшей куртке. – Смахнул сегодня у самой линии фронта.
Они все были во сне – убитые нами в воздухе, упавшие на землю и умершие от ран, обгоревшие, со сломанными руками и ногами. Они сидели тихо и почти незаметно, лишь напоминая о своем присутствии зыбкими призрачными очертаниями.
– Когда мы проснемся, мы снова начнем убивать, Рой, – сказал Рихтгофен. – Мы не сможем остановиться.
– Наверное. Прощай, Манфред.
– Прощай, Рой Браун.
– Какого цвета твой гость в кабине, там, в небе? – спросил я и, не дожидаясь ответа, вернулся в реальность.
Выпил вино, поднялся и похлопал аэроплан по фюзеляжу.
– Пока, птичка. До завтра.
* * *Поздним вечером я перебирал патроны, выстраивая их перед собой на столе. Патроны стояли ровно, не сгибаясь, словно смелые воины, не ведающие сомнений.
«Завтра мы снова начнем убивать».
Последний патрон покачнулся, задев соседа. Оба упали, вызвав цепочку столкновений, и я подставил ладони, не позволив патронам скатиться со стола. Через минуту я вновь начну их перебирать, отыскивая возможные дефекты. Плохой патрон заклинит пулемет в критический момент боя, а от этого зависит твоя жизнь. Или чужая.
