Аркадий Львов - Дружеский шарж
Семь лет - достаточный срок, чтобы стерлись обиды, по крайней мере - их острота.
Омельчук встретил Чадова на аэродроме. Встретил с шиком, подкатил на машине к трапу, только что не разостлал ковровую дорожку. Зато и обнял, и расцеловал. Ни упрека, ни намека на оставшиеся без ответа послания. Таким тактичным, таким радушным Николай Константинович не помнил Омельчука и в лучшие годы. За всю дорогу от аэродрома Василий Игоревич умудрился ничего конкретного не сообщить и в то же время рта не закрывал. Есть такие люди: никогда прямо не скажут, что необходима им ваша помощь, будут вертеть восьмерки вокруг да около, благожелательностью одаривать, и вроде сам догадаться должен, что от тебя требуется. А получат свое - и будто не просили, любезность за любезность - и квиты.
Омельчук довез Чадова до гостиницы, устроил в "люксе" и через два часа, как договорились, прислал машину, чтобы доставить Николая Константиновича на завод...
- За встречу, Коля! - густой баритон Омельчука стелился бархатом.
Он достал из своего директорского стола - полированного монолита - два изящных хрустальных бокальчика, налил в них из бутылки, усыпанной росписью и звездами, коричневатой, с искорками, жидкости и пододвинул Чадову блюдце с тонкими, как часовые колеса, кружочками лимона.
Директорский кабинет был невелик, скромен по обстановке, без традиционного стола-перпендикуляра. Стены спокойного салатного цвета, невысокие панели, хранящие под светлым лаком слоистую фактуру дорогой древесины.
Что-то знакомое привлекло вдруг внимание Николая Константиновича: там, где стены и потолок соединял незатейливый витой валик, симметрично, справа и слева от стола Омельчука виднелись крохотные треугольные шляпки. Как будто подстраховали валик, чтоб не упал, и вбили туда-сюда по гвоздю.
Похожие треугольники - датчики когда-то они изготовляли в своей трансформаторной...
- Ах, Коля, Коля! - ворковал Василий Игоревич, мягко прохаживаясь по кабинету. - Помнишь, пришли мы сюда желторотыми и что увидели? Зачуханный автосборочный заводишко, ржавую консервную банку... Но поработали мы, Коля, крепко поработали. Особенно за последние годы... Погляди-ка, - Омельчук нажал кнопку, и бесшумно поползли к углам кабинета тяжелые, как занавес в театре, муаровые шторы, закрывавшие витринное, во всю стену, окно.
Чадов поднялся и подошел к Василию Игоревичу, Несмотря на ранние зимние сумерки, отсюда, с высоты пятнадцатого этажа управления, отлично рисовалась панорама большого завода: корпуса, уходящие к темному горизонту белыми пунктирами заснеженных крыш, бетонные дороги и железнодорожные пути, залитые серебристым светом.
- Ну, как? Впечатляет?
- Да, - искренне ответил Николай Константинович. - Слышал, что идет реконструкция, но масштабов не представлял.
- Верно, Коля, - произнес Омельчук, сам любуясь. - Масштаб представить министром быть! А мы как? Мы по-простому: глаза боятся, а руки делают.
Шторы плавно закрылись, и бывшие сослуживцы сели друг против друга в удобные кресла.
- Видишь ли, Чадушка, - улыбнулся Омельчук. - Прости за фамильярность, но я не забыл твоего институтского прозвища... Видишь ли, дорогой, я давно пришел к убеждению, что человек - это хрупкая и не очень рациональная система. В условиях крупного производства, всегда тяготеющего к стабильности, человек, каким бы он ни был, обязан усредниться, стать винтиком. Да-да! Я не боюсь этого слова... Но в том-то и фокус, что производству приходится перестраиваться, ломать себя же, свой ритм. Для новых высот! Понимаешь? Высот! И тогда, конечно, необходимы таланты. Кто спорит! - Омельчук прищурился, пожевал губами невидимую горчинку, вздохнул. - Однако стоит новому обрести стабильность, как надобность в таланте отпадает... А он, бедняга, и дня прожить не может на уровне. Ему - выше давай! Он - генератор, из него прут идеи. А пригодятся эти идеи лет через десять, возможно. И становится таланту скучно. И тогда спасение в чем?.. В побочном увлечении! Побочном! Усек? Ты, помнится, антиалкогольного вахтера изобрел, а я, каюсь, недооценил тогда. Ну, молод был, простительно. Не доглядел, что это из тебя завтрашняя идея выперла... Каюсь, что не доглядел. Побочное увлечение - это сила, от многих горестей уводит... Теперь и сам балуюсь...
Николай Константинович слушал Омельчука с интересом. Куда клонит он? Запоздало извиняется за прошлое хамство. Впрочем, на извинение это не очень похоже... Старается внушить, что человек несовершенен по природе?..
- Слушай, Вася, - сказал Чадов. - Нельзя ли ближе к делу? Я очное от побочного что-то не отличаю.
- Давай-ка еще по двадцать капель, - усмехнулся Омельчук. - Вот так... К делу, говоришь? Да дела-то разные... Я ведь тебе про себя рассказываю. Как другу. Понимаешь, увлекся я. Хобби у меня появилось.
- А старое бросил?
- Рыбалку?! Ну, что ты! Рыбалка - святое занятие! Не позже, чем завтра, угощу шикарной ухой своего излова: есть у меня тут один пригретый водоемчик - феерия! Сам ахнешь... А хобби - другое. Увлекся я дружескими шаржами, Коля.
- Стал рисовать?!
- Куда там! Ты же знаешь, что я даже телеграфный столб не изображу. Нет!.. Вот собирать рисунки - это здорово! Тут я преуспел... Так вышло, понимаешь, приехали к нам однажды художникиоформители, и среди них оказался прелюбопытный мужик - за пять минут изображал кого хочешь, ну и загорелся я...
Василий Игоревич извлек из стола большую папку, раскрыл ее и подал лист ватмана гостю.
С бумаги изображенный скупыми штрихами подобострастно посмотрел на Чадова мужчина средних лет.
- Мой главный, - пояснил Василий Игоревич. - Котелок-то у него варит, но самостоятельности ни на грош. Затурканный какой-то.
"А ты и мамонта заставил бы ходить на хоботе", - подумал Николай Константинович.
- Тут у меня, - Омельчук прихлопнул по папке, - почти все заводоуправление. Вот, пожалуйста... Нынешний начальник уже не участка, а цеха электрооборудования. Можно сказать, твой преемник.
С ватмана глянул веселехонький тип с чубчиком, нависающим на лоб.
- Что-то не больно дружеские шаржи, - заметил Чадов.
- Не скажи, - возразил Омельчук. - И мне, и моим заводчанам нравятся... А вот - узнаешь?
Забулдыжная, небритая физиономия, кепчонка набок. Кто-то вроде знакомый. И - незнакомый.
- Твой оруженосец. Коля, - пояснил Василий Игоревич. - Неужели не признал? Фокич это!
- Фокич?! Как же так? Что с ним? - Чадову стало не по себе.
- Обычная история: сошел с круга. Стал закладывать.
- Он же не пил, насколько я помню.
- Семь лет утекло, Чадушка, - туманно пояснил Василий Игоревич. - Спекся Фокич. Пришлось из мастеров в рядовые электрики перевести,
- А Юколов где? - с нарастающим беспокойством спросил Чадов.
