Дмитрий Сергеев - Заповедник чувств
Ниже приводится подлинный текст одной из лент с небольшими сокращениями. Публикация производится с разрешения Всемирной Академии наук.
В начале ленты при настройке аппаратуры записаны посторонние помехи:
Голос извне:
– Начинайте думать последовательно.
– Не хочу! Не буду!! Не заставите!!!
Еще один голос извне:
– Включаю установку принудительной очистки памяти. Подсоедините психоамортизатор.
Слышен щелчок и легкое потрескивание…
Затем начинается рассказ человека, подвергнутого обработке. Перевод внутреннего текста на письменную речь сделан автодешифрующей установкой Маклина.
– Это правда? – недоверчиво переспросил я: мысль о возможности такого чувства не умещалась в моем сознании.
Нейропсихопатолог молчаливо кивнул и настороженно посмотрел мне в глаза.
Я еще раз заглянул в раскрытую книгу с тайной надеждой, что слов, так поразивших меня, не окажется в ней, что это была всего лишь болезненная галлюцинация в моем воспаленном мозгу. Но все буквы были на месте на этой пожелтевшей от ветхости странице:
"Страх – самое сильное из переживаний, какие испытывали люди древности. С установлением ВСБ (всеобщей системы безопасности) чувство страха атрофировалось, так как не стало существовать угрозы внезапной смерти. Поколения людей, живущих в эру Благоденствия, никогда больше не будут испытывать этого проклятого чувства, принижающего человека до уровня животного…" – прочитал я еще раз, хотя статья и без того запечатлелась в сознании.
Профессор Тресбли долгим взглядом профессионального гипнотизера смотрел мне в глаза. Руки его, засунутые в просторные карманы больничного халата, были стиснуты в кулаки – я видел это сквозь полупрозрачную ткань. Блекло-розовый цвет стен и мебели раздражал меня, хоть и считалось, что именно этот цвет действует на пациентов наиболее благотворно и успокаивающе. Тресбли вынул руки из карманов, поднес скрюченные пальцы к моему лицу: у меня возникло ощущение, будто он копошится ими в самых потаенных извивах моего мозга.
– Где вы добыли книгу? – спросил он строго.
– Она была закопана в земле под полом стоянки моей межкосты. Скорее всего она попала туда случайно, когда наш квартал начинали перестраивать, лет двести назад, – объяснил я.
– За каким дьяволом вы лезли под пол?
– Я уронил ключ от межкосты – он провалился в щель.
– Один раз можно было воспользоваться общим транспортом. На другой день изготовили бы новый ключ.
– Но я не подумал, что это приведет к таким последствиям.
– Во всех затруднительных случаях советуйтесь с Автоматическим Доброжелателем. В последующем это предостережет вас от внезапных травм. Хорошо, что вы сами обратились к нам. Хуже было, если бы пришлось вызывать по повестке. Надеюсь, хоть этот последний экземпляр. – Последние слова он прибавил тихо, будто про себя.
Он отвел от меня взгляд и я почувствовал облегчение.
– Это уж третий случай, – произнес он, повертываясь ко мне спиной, и стал рыться в катушках чьей-то памяти, раскиданных на столе. – И все трое пострадавших сами явились к нам без вызова.
– Taк я пострадавший?
– Ну, не на столько, чтобы это повлекло опасные последствия, – утешил он меня и, внезапно хлопнув ладонью до столу, обернул ко мне свое внимательное лицо. – И этот том будет уничтожен, – сказал он так, словно это могло интересовать меня.
– Что теперь будет со мной?
– Вас подвергнут очистке памяти на консесте.
– Но я уже очищался однажды, не помню только по какому случаю.
– Было бы странно, если бы вы помнили – консеста работает безотказно. Значит, вас однажды очищали уже?
– Да. Это должно быть отмечено в моих документах.
– Проверим, проверим, – озабоченно пробормотал он, легким щелчком включая дежурный видеоратор.
– Личную карту Джекли Видора – ЖС/742, – затребовал Тресбли.
На гравитационном экране зажглись колонки зеленых и оранжевых цифр – копия моей личной карты. Тресбли внимательно вглядывался. Я тоже. Только я решительно ни черта не понимал в этой арифметике.
– М-да, – сказал он, выключая экран. – Дела… – И снова окинул меня взглядом с головы до пят. Ничем особенным я не выделялся: типичный представитель разумного биоиндивида с планеты Тибия.
– М-да, – машинально повторил он, – вторичному очищению памяти мы не можем подвергнуть вас – опасно для жизни.
– Ну и что, – возразил я. – Мне было бы очень любопытно.
– Для вас, конечно, – согласился он. – Только все равно это невыполнимо: ВСБ автоматически отключит консесту, если вас поместить в нее, а пользоваться психоамортизатором можно только с разрешения правительства – повышенный расход энергии.
– Жаль, – воскликнул я: мне так хотелось хоть однажды испытать настоящий риск.
– Вам придется напрячь силы и постараться забыть все, – сказал он и посмотрел на меня с сочувствием.
Его скорбный и грустный взгляд перекинул мои воспоминания в пору далекого детства. Именно так смотрели на нас старые няни, которые ухаживали за нами в приюте общественного воспитания. Их морщинистые лица тоже были грустны. Это, правда, было только у самых дряхлых нянь, у тех, что родились еще до начала эры Благоденствия; рожденные после были жизнерадостны и беспечны, как крольчихи из приютского питомника. Воспоминания давних детских обид, когда я еще нуждался в чьем-нибудь утешении, пробудились во мне внезапно.
– Скажите, профессор, а вы сами испытывали страх? – спросил я.
Он вздрогнул, тень какого-то смутного давно пережитого чувства скользнула по его лицу, но он тотчас же совладал с собою. И все же я сразу понял – в тот день я был необыкновенно прозорлив – он знал страх. Какое же, должно быть, это сильное чувство, если даже воспоминание о нем способно так взволновать?
– Простите, я задал глупый вопрос, – виновато пробормотал я.
– Ничего, – деланно рассмеялся он и непривычно громким в этом помещении голосом добавил: – Я выпишу вам рецепт таблеток амнезии. Они немного помогут.
Он быстро черкнул несколько слов и, сложив рецепт вдвое, сунул мне в руку. Он вышел проводить меня на крыльцо.
– Прочтите, что написано в рецепте, – почти беззвучно прошептал он.
Устроившись на сидении в своей межкосте, я заглянул в рецепт.
"Приходите ко мне домой сегодня вечером после часа Веселой Зарядки", – прочел я.
Тресбли встретил меня за оградой дачи и показал место, где можно было приткнуть межкосту. Домашний робот-слуга подал нам кофе по-тенбийски и нигаринские сигары.
– Вы хотели сообщить мне что-нибудь относительно… – начал я, когда робот оставил нас одних.
Тресбли приложил палец к губам и я осекся на полуслове. Он встал и прошел в дальний угол комнаты. На нем была просторная одежда, и оттого непривычная для тибианца сухопарость его сложения была особенно заметна. Он надавил ладонью на пластину, неприметную на одинаково гладком поле стены, и один из блоков бесшумно сдвинулся, открыв небольшой тайник. Внутри хранились какие-то блестящие инструменты и красно-синий силовой магнит. Тресбли вытащил его. Магнит был довольно тяжел, от напряжения у профессора затряслись ноги.
