Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03
— Поня-атно… — упавшим голосом протянул Юра.
Это вообще был тихий ужас.
Но тут не поспоришь.
— А скажите… в книжке он у них — тоже пи… нетрадиционной ориентации?
Казалось, вопрос был совершенно невинным. Даже намекал на полную и безоговорочную капитуляцию, дайте, мол, только предлог; не денежный, а все-таки еще и из духовной области повод для самооправдания. Даже не повод — крохотный поводочек. Тоненький, как для левретки. Но демиург ни с того ни с сего вспылил, будто Юра всем весом наступил ему на любимую мозоль.
— А тебе какая разница?! Ты что, читатель? Ты историк древней литературы, академик Лихачев твоя фамилия? Да мало ли что полвека назад намуячили два худака? Нам СЕЙЧАС работать! В НАШЕМ мире, с НАШИМ материалом. И чтобы я не слышал больше про книжку! Я тебе и книжка, и отрыжка!
— Понял… — совсем сник Юра. Помолчал. — Я вообще-то… я ничего… Я и не читал их совсем… Фамилии, понятно, на слуху, борцы там за демократию и всякую свободу мысли, но…
— Мало ли чьи фамилии на слуху. Ты еще Гомера полистай, — ядовито посоветовал демиург. — В подлиннике, грамотей хренов. А потом приди к Кончаловскому и спроси возмущенно: а почему это у вас Калипсо — негритянка?
— Надо говорить: афроамериканка, — потупился, но не смог смолчать Юра.
— Если есть слово «задница», это не значит, что слова «жопа» больше нет, — отрезал демиург.
— Но тогда и пи…
— Ты еще здесь, деточка? — жестко пресек аналогию демиург. — Невеста ждет!
СЦЕНА 2. ИНТ. С ДОСТРОЙКОЙ. КАФЕ «ПЕТУШКИ». ВЕЧЕР
Заведение называлось «Петушки» с намеком на знаменитое литературное произведение ушедших лет, в миниатюре отразившее, как утверждали специалисты, всю Россию со всеми ее проблемами и бедами — и стилизовано было соответственно.
При входе, например, живописно громоздилась, напоминая выпущенные из левиафана кишки, полуразмотанная катушка вечно мокрого кабеля, а в зале по стенам круглый год буйно цвел и благоухал искусственный жасмин. В красном же углу, слева от барной стойки, где, как считалось, во времена Венички принято было ставить переходящие красные знамена и доводить до сведения посетителей какие-нибудь важные тогдашние истины, типа «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», рдела рельефными большевистскими буквами слегка сокращенная цитата из первоисточника: «Лучше оставьте янкам внегалактическую астрономию, а немцам — психиатрию. Пусть подлец-африканец строит свою Асуанскую плотину, пусть, все равно ее ветром сдует. А мы займемся икотой».
И кормили тут исключительно с живописно обколотых общепитовских тарелок, будто изгрызенных по краям голодными совками. И поили только из якобы треснутых граненых стаканов с несмываемыми мутными отпечатками пальцев и напыленными чуть ли не посредством пресловутых нанотехнологий следами губной помады; и разливали исключительно напитки, по названиям совпадавшие с теми, что удостоились упоминаний на страницах энциклопедии русской жизни. Правда, какое отношение здешняя кубанская имеет к тогдашней кубанской, и какое здешний вермут розовый крепкий — к одноименному вермуту конца шестидесятых годов прошлого столетия, уже не мог сказать никто. Парадоксальным образом пожилой народ не очень-то ходил сюда ностальгировать, а укоренилась в «Петушках» в основном, совсем наоборот, продвинутая молодежь, ибо пили здесь, в основном, коктейли. Но тут уж хозяин заведения ничего не смог поделать — названия коктейлей пришлось-таки осовременить, ибо, скажем, «Инесса Арманд», «Дух Женевы» или «Ханаанский бальзам» ровным счетом ничего не говорили потребителю первого десятилетия двадцать первого века и оттого не возбуждали любопытства въелдонить. Может, были и иные причины, скрытые и не столь исполненные заботы о клиентах; поговаривали, например, что владелец заведения просто-напросто решил хоть так дать волю собственному остроумию и посостязаться с сотворившим великий текст народным героем.
Юра взял для себя и для любимой по «Ксюхе-демократке». Официальная легенда гласила, что от этого коктейля у пацанов стоит, как утес, а девки, едва накатив, выпрыгивают из всего и запрыгивают на все. Злые языки, впрочем, язвили, что это не более чем известный еще с коммунистических времен простенький «Секс», то есть «Вана Таллинн» в произвольном сливе с «Советским шампанским»; в «Петушках», однако, считалось, что этот коктейль смешивается на базе «Дом Периньон» в точно выверенных секретных пропорциях с целым букетом изысканных французских же ликеров. Стоил один коктейль столько же, сколько, наверное, мог стоить целый винный магазин во времена Венички. Особую пикантность напитку придавал плавающий поверху плод габаритом с небольшую сливу, мармеладной какой-то консистенции, поразительно сладкий на вкус. Русского названия он вовсе не имел, ибо и близко от Руси не водился — его возили в «Петушки» самолетами откуда-то из южных провинций Китая, и, если уж надо было его как-то назвать, надлежало произнести неудобоваримое слово «лунму»; утверждалось, что в переводе это значит «глаз дракона». Плод и впрямь напоминал выдавленное из глазницы глазное яблоко: круглый, полупрозрачный, с просвечивающей темной, вроде зрачка, сердцевинкой. Если его потыкать мизинцем или, паче того, соломинкой, он начинал скользко вертеться, юлить и подпрыгивать на коктейле, но зрачок просвечивал в любом положении, вертясь, не отворачивался, и оттого не отделаться было от жутенького ощущения, будто пропитанный дорогущим алкоголем глазок-смотрок из своего мутного стакана неутомимо пялится на фамильярничающего потребителя, срисовывает и составляет список примет. Большой брат — ик! — видит тебя!
Впрочем, судя по названию коктейля и его социальной функции, непотопляемый лунму должен был являть собою символ не офтальмологический, а генитальный. Но это уж кому что видится.
Пригубили.
— Ну, и чего ты мне хотел сказать? — спросила она, проворно слизнув кончиком языка капельку коктейля, оставшуюся на сладкой губе.
— А вот чего, — проговорил он, с удовольствием ощущая, как теплый сгусток первого глотка, точно грузный жизнерадостный парашютист, неторопливо плывет от горла вниз. — Выходи за меня.
— Чего?
— Не чего, а замуж.
Она помолчала и после некоторой паузы вновь задумчиво пригубила. Глядела она мимо. Только соблазнительный лунму глядел Юре прямо в глаза. За соседним столиком, вразнобой потряхивая сложными прическами, серьезно и доверительно делились пережитым две совсем молодые девчонки, старшеклассницы, наверное, — с грязными битыми стаканами в тоненьких пальчиках, украшенных фирменными, крапчатыми накладными коготками. Пока любимая молчала, Юра отчетливо расслышал полный удивленной детской обиды голосок одной: «И я ей говорю: мама, ну разве можно бить ребенка железной херней по голове?»
