Харлан Эллисон - О вы маловерные
Роман их развивался по давно накатанной колее. Море веселья, море страсти - а потом она вдруг забеременела.
И тогда в их взаимоотношениях - пусть ненадолго возникла какая-то глубина. Впервые в жизни у Нивена появилась возможность уцепиться за кого-то и обрести при этом не только разочарования, унижения и горести, а что-то реальное. Что-то живое, реальное. И немного покоя.
Но Берта решилась на аборт. Он, конечно, дал деньги - и вот они сидят тут. Берта, естественно, хочет, чтобы он наконец заговорил. Но безгласный, намертво запертый в своем сомнительно реальном мире - в мире, где он вынужден был жить, - Нивен отчетливо чувствовал, что именно здесь, сейчас упускает Берту.
И ничем не может себе помочь.
- Слушай, Джерри... - Нивен знал, что Берта отчаянно пытается помочь ему заговорить. Собрался было притвориться, что не расслышал. Но, сам того не желая, вдруг взглянул на нее- Красавицей Берту, конечно, никто бы не назвал, но Нивену ее лицо нравилось. Лицо женщины, с которой можно жить. Она улыбнулась:
- Ну, Джерри, и что же дальше?
Нивен прекрасно знал, что именно следует ответить, чтобы угодить ей и завоевать ее руку и сердце, но сказал совсем другое:
- Ты о чем? Понятия не имею.
- Я только о том, что между нами больше нет ничего искусственного или нежеланного. Что связывало бы нас. Или разъединяло. Что же дальше, Джерри?
Нивен прекрасно знал, что именно следует ответить, чтобы угодить ей и завоевать ее руку и сердце, но сказал совсем другое:
- Будет то, что мы захотим. И не надо, детка, на меня давить.
Берта мгновенно вспыхнула:
- Пойми, Джерри, я вовсе на тебя не давлю. Я только спрашиваю. Мне тридцать пять - и все не замужем. Знаешь, уже просто страшно ложиться в постель одной. И никакой надежды на будущее. Как по-твоему, я неправа?
- По-моему, ты преувеличиваешь. И, между прочим, у тебя впереди еще не одна неделя воздержания.
- Джерри, мне уже не до смеха. Я должна твердо знать, есть в твоем сердце место для меня?
Нивен прекрасно знал, что именно следует ответить, но сказал совсем другое:
- В моем сердце, детка, едва хватает места мне самому. А если ты хотя бы представляла себе, что там творится, вряд ли тебе захотелось бы занять там место. Ведь перед тобой - последний из циников, последний из женоненавистников, последний из скептиков. Все, что я перед собой вижу, завалено отбросами даром растраченной молодости. У всех моих богов и богинь ноги оказались из дерьма - и все они теперь валяются как попало, подобно античным статуям с отбитыми носами. Поверь, Берта, тебе точно не захотелось бы найти место в моем сердце.
Лицо ее теперь как будто выражало смирение.
- Итак, если расшифровать твою очаровательную манеру выражаться, сказал ты примерно следующее: мы славно провели время и совершили маленькую ошибочку. Теперь она исправлена, а значит - иди куда подальше...
- Да нет же! Я хотел сказать...
Но она уже выскочила из-за стола и бросилась прочь - на ту сторону улицы. Нивен кинул банкноту на скатерть и устремился за Бертой.
Поначалу ей удавалось держаться впереди. В основном потому, что Нивен сам хотел дать ей время остыть. Когда они поравнялись с узеньким проулком, Нивен все же догнал Берту - а она позволила ему нежно взять себя под руку и отвести в тенистую прохладу проулка. .
- Пойми, Джерри, всего-то и нужно - верить. Верить! Разве это так много?
- Верить! - отчеканил Нивен, давая выход неизменно кипевшей в нем ярости. Той ярости, что обычно скрывалась под тонким и фальшивым покровом галантности. - Верить! - рявкнул он. - Опять эта приторная блажь, которую одним деревенским олухам и долдонят! Верь в это, верь в то! Имей, наконец, веру - и ты спасешь свою жопу! Да, тут ты в точку попала! Я не верю!
- Как же тогда женщине поверить в тебя?
Ответ Нивена породило нечто большее, чем просто злоба. В нем заговорила циничная жестокость, что всегда исходит от беспомощности.
- А это ее - слышишь, ты? - только ее проблемы!
Берта вырвала руку и бросилась куда глаза глядят. В глазах у женщины стояли слезы. Вниз по лестнице с обшарпанными ступеньками, а дальше по тому же проулку, но уже ниже.
- Берта! Берта! - беспомощно окликал Нивен.
Huaraches, гласила вывеска, и Serapes.
Заурядная лавка на вонючих задворках приграничного городка, больше известного своими уличными шлюхами, чем древними и сморщенными предсказателями будущего, что вдобавок приторговывали уараче и серапе.
Нивен следовал за Бертой, отчаянно стараясь выбраться из болота собственной невнятицы. Стараясь положить конец их бессмысленному препирательству - и все-таки спасти те жалкие крохи добра, что еще оставались в его засыпанном битым стеклом прошлом. Нивен хотел сказать Берте, что ему нужно что-то постоянное, а не просто славно проведенные минуты - не просто забава для их бренных тел, все тянущихся друг к другу, но так никогда друг друга и не обретающих. Хотел сказать и о том, что потерял веру в свой мир - в мир, похоже, неспособный придать его существованию хоть какую-то осмысленность, какую бы то ни было красоту и жизненность. Но одновременно Нивен прекрасно знал, что слова его, если такие слова вообще найдутся, придут вместе с едва сдерживаемой злобой придут вымученные и раздраженные, придут, оскорбляя и унижая
Берту. А в итоге она опять уйдет. Как и сейчас уходит.
Он следовал за ней по проулку.
И тут из своей лавки выполз древний и сморщенный, сухой, как папирус, мексиканец, согнутый чуть ли не вдвое и подозрительно напоминавший синебрюхую ящерицу, - сама зоркость и хитроумие. Старик предложил предсказать молодой парочке ее будущее.
- Нет-нет, спасибо, - отрезал Нивен, как раз догоняя Берту.
Но девушка с вызовом кивнула и вошла в лавку, оставив своего преследователя в проулке. Впрочем, Нивен тут же последовал за Бертой, рассчитывая, что она вскоре вернется, а тогда уж он точно найдет те самые нужные слова. Но девушка уже глубоко ушла в мускусный полумрак лавки, и старик предсказатель начал раскидывать руны, принялся смешивать какие-то травы с кусочками внутренностей и еще невесть какой дрянью, что, по его уверениям, было непременным условием правдивости и ясности прозрений. Клок шерсти дикого пса. Кусочек мяса с пятки утонувшего младенца. Три капли менструальной крови проститутки-македонки. Круглая присоска со щупальца полипа. Раковина, что сама издавала звуки. Еще черт-те что. Что-то неописуемое, отдающее гнилью. Жуткое и безымянное.
А потом старый шарлатан вдруг заявил, что предскажет будущее не Берте, а... Нивену.
И там, в зловонной духоте лавке, истинные размеры которой терялись в дымном сумраке, старый мексиканец объявил, что Нивен - человек без веры, без религии и без убеждений. А посему он проклят. Он - человек обреченный и потерянный. Старик высказал все то смутное и мрачное, в чем Нивен никогда не осмелился бы признаться самому себе. И тогда, вконец одурев от этого урагана правды, сжигаемый неистовой злобой, Нивен наотмашь ударил старика. Размахнувшись над круглым столиком предсказателя, он со всей силой своего большого тела влепил сморщенному мексиканцу страшную плюху, а следующим движением смел с грязного столика все ингредиенты. Дикий визг Берты донесся уже словно откуда-то издалека.
