Виктор Шендерович - Из последней щели
Семенов раздавил его.
Дрожащей лапкой пишу об этом, но, увы, тараканья история вообще кишит жестокостями. Сколько живем, столько и терпим мы от людей. Нехитрое это дело - убить таракана, недостатка в желающих не было никогда. Гляньте в летописи: они переполнены свидетельствами о смытых, раздавленных и затоптанных собратьях наших. Человек - что с него взять... Человек примитивен. И не его это вина, а наша беда. Бессмысленное существо, которому хочется как-то заполнить время, когда оно не ест, не спит, не смотрит телевизор,- а разума, чтобы плодотворно пошебуршиться, нет!
История старая: сначала, как известно, Бог создал кухню, ванную и туалет, потом провел свет и пустил воду; затем, когда мир был совсем готов к употреблению, создал, по подобию своему, таракана - и здесь совершил свою единственную, но страшную ошибку. Завершив кропотливый труд свой, он уже перед тем, как пойти поспать, наскоро слепил из отходов человека - чтобы не пропадал материал.
Ах, лучше бы он выбросил этот комок глины или налепил из него штук пятнадцать мусорных ведер на голодное время. Но, видно, Бог сильно утомился, творя таракана, и на него нашло затмение.
Это господнее недоразумение, человек, сразу начал плодиться и размножаться, но так как весь разум, повторяю, ушел на нас, то нет ничего удивительного в том, что дело кончилось телевизором и этим вот тупым чудовищем, Семеновым.
...Иосиф, сидя за ножкой, видел, как узурпатор взял Тимошу за ус и унес в туалет, вслед за чем раздался звук спускаемой воды. Враг рода тараканьего даже не оставил тело родным и близким покойного.
Когда шаги узурпатора стихли, Иосиф быстренько поел (это у него нервное) и побежал по щелям рассказывать о Семенове.
Рассказ произвел сильное впечатление, хотя Иосиф каждый раз торопился в следующую щель. Особенно удались ему последние секунды покойника Тимоши. Трудно забыть, как Иосиф смахивал скупую мужскую слезу и нервно бегал вдоль плинтуса, отмеряя размер подошвы.
Размер, надо сказать, сразу никому из присутствующих не понравился. Мне, например, он не понравился настолько, что я даже попросил Иосифа пройтись еще разок: в душе моей тлела надежда, что давешний ликер не кончил еще своего действия и рассказчик, отмеряя семеновскую подошву, сделал десяток-другой лишних шагов.
Иосиф обиделся и побледнел. Иосиф сказал, что, если кто-то ему не верит, этот кто-то может выползти на середину стола и убедиться, что делал это зря. Иосиф сказал, что берется в этом случае залечь у вентиляционной решетки с группой компетентных тараканов, а по окончании эксперимента возьмет на себя транспортировку скептика обратно в щель - если, конечно, Семенов предварительно не спустит того в унитаз, как покойника Тимошу.
Иосифу принесли воды, и он успокоился. Так началась наша жизнь при Семенове, если вообще можно назвать жизнью то, что при нем началось.
II
Первым делом узурпатор заклеил все вентиляционные решетки. Он затянул их марлей, и с тех пор из ванной на кухню пришлось ходить в обход, через двери, с риском для жизни, потому что в коридоре постоянно патрулировал этот изувер.
Впрочем, спустя совсем немного времени риск этот стал совершенно бессмысленным: кухня потеряла всю свою былую привлекательность. Не удовлетворившись заклейкой, Семенов начал убирать со стола объедки и выносить ведра, причем с расчетливым садизмом особенно тщательно делал это поздно вечером, когда у всякого уважающего себя таракана только-только разгуливается аппетит и начинается настоящая жизнь.
Конечно, у видавших виды экземпляров вроде меня имелось несколько загашничков, до которых не дотягивались его воняющие мылом конечности, но уже через пару недель призрак дистрофии отчетливо навис над нашим непритязательным сообществом. Иногда я засыпал в буквальном смысле слова без крошки хлеба, перебиваясь капелькой воды из подтекающего крана (чего, слава богу, изувер не замечал); иногда, не в силах сомкнуть глаз, выходил ночью из щели и в тоске глядел на уныло бродивших по пустынной клеенке сородичей. Случались обмороки, Степан Игнатьич дважды срывался с карниза, а Альберт начал галлюцинировать, причем, что самое неприятное, о содержании галлюцинаций сообщал вслух, чем регулярно создавал давку под раковиной: чудилось Альберту бесследное исчезновение тещи, возвращение Шаркуна и набитое доверху мусорное ведро...
Ах, Шаркун, Шаркун! Вспоминая о нем, я всегда переживаю странное чувство приязни к человеку, вполне, впрочем, простительное моему сентиментальному возрасту.
Конечно, ничто человеческое не было ему чуждо - увы, он тоже не любил нас: жаловался своей прыщавой дочке, что мы его замучили, и все время пытался кого-нибудь прихлопнуть. Но дочка, хоть каждый раз и обещала куда-то нас повывести, обещания своего не выполнила - так и живем, где жили, без новых впечатлений,- а погибнуть от руки Шаркуна мог только закоренелый самоубийца. К тому же он носил на носу стекляшки, без которых не видел дальше носа,- и когда терял их, мы могли вообще столоваться с ним из одной тарелки. Милое было времечко, чего скрывать...
Но я опять отвлекся.
Вскоре после начала семеновского террора случилось вот что. Братья Геннадий и Никодим, чуть не погибнув во время утренней пробежки, успели забежать под плинтус и там с перепугу сочинили исторический документ, известный как "Воззвание из-под плинтуса". Текст его был съеден вскоре самими братьями, но содержание успело запасть в наши сердца. Братья гневно обличали Семенова и призывали тараканов к единству.
Тут, как это ни горько, необходимо снова остановить плавный ход нашего повествования, чтобы провести скромный историко-философский экскурс. Дело в том, что тараканы очень разобщены - отчасти из-за того, что венцом творения считают не таракана вообще (как идею в развитии), а каждый сам себя, отчасти же по неуравновешенности натуры и привычке питаться каждый своей, отдельно взятой крошкой. Как бы то ни было, впрочем, но до Никодима и Геннадия уже была известна одна попытка привития тараканам коллективистского духа. И рассказать о ней необходимо.
Было это задолго до Семенова, в эпоху Большой Тетки. Эпоха была смутная, а Тетка - коварная: специально оставляла она на клеенке лужу портвейна и закуску, а сама уходила со своим мужиком за стенку, из-за которой потом полночи доносились смех, песни и другие звуки. Песни ее были отвратительны, тараканов подташнивало, но отвратительней всего был смех.
Тайный смысл его дошел до кухни не сразу. Но когда от рези в животе начали околевать тараканы самого цветущего здоровья; когда жившие в ванной стали, поужинав, терять координацию, срываться со стен и тонуть в корытах с мыльной водой; когда, наконец, начали рождаться таракашки с нечетным количеством лапок,- тогда только замысел Большой Тетки открылся во всей черноте: Тетка, в тайном сговоре со своим мужиком, хотела споить наш целомудренный, наивный доверчивый народ.
