Анна Голоусикова - Мастер своего дела (сборник)
— …господин Анатоль сказал, что жар спадет и рана начнет рубцеваться. Я был с утра в палатах, любопытно, знаете… И что же?.. Монглиер спит, лихорадка отпустила, гангрены никаких следов. Если так пойдет и дальше, то послезавтра Монглиер снова сможет драться на дуэли. Кстати, никто из пациентов господина Анатоля не умер этой ночью, а ведь он их отбирал единственно из тех, кого наука признала безнадежными…
— Их признал неизлечимыми я, а не наука, — прервал брадобрея Юстус, — человеку же свойственно совершать ошибки. Наука, кстати, тоже не владеет безграничной истиной. Иначе ученые были бы не нужны, для лечения хватало бы цирюльников.
— Вам виднее, доктор, но в коллегии нам говорили нечто прямо противоположное. Ученейший доктор Маринус объяснял, что в задачи медика входит изучение вполне совершенных трудов Галена и Гиппократа и наблюдение на их основе больных. Аптекари должны выполнять действия терапевтические и наблюдать выполнение диеты. Цирюльники же обязаны заниматься manus opera, сиречь оперированием, для чего следует иметь тренированную руку и голову, свободную от чрезмерной учености. Таково распределение сословий во врачебном цехе, пришедшее от древних…
— Во времена Гиппократа не было цирюльников! — не выдержал Юстус. — И Гален, как то явствует из его сочинений, сам обдирал своих кошек! Доктор Маринус — ученейший осел, из-за сочинений Фомы и Скотта он не может разглядеть Галена, на которого так храбро ссылается! Если даже поверить, что великий пергамец знал о человеке все, то и в этом случае за тысячу лет тысяча безграмотных переписчиков извратила всякое его слово! К тому же небрежением скоттистов многие труды Галена утеряны, а еще больше появилось подложных, — прибавил Юстус, слегка успокаиваясь.
— Господин доктор! — вскричал мэтр Фавори. — Заклинаю вас всеми святыми мучениками: будьте осторожны! Я еще не кончил брить, и вы, вскочив, могли лишиться щеки, а то и самой жизни. Яремная вена…
— Я знаю, где проходит яремная вена, — сказал Юстус.
Фавори в молчании закончил бритье и неслышно удалился. Он хорошо понимал, когда можно позволить себе фамильярность, а когда следует незамедлительно исчезнуть. Юстус же, надев торжественную лиловую мантию, отправился в отель Святой Троицы. Идти было недалеко, к тому же сточные канавы на окрестных улицах совсем недавно иждивением самого Юстуса были покрыты каменным сводом, и всякий мог свободно пересечь улицу, не рискуя более утонуть в нечистотах.
Отель Святой Троицы располагался сразу за городской стеной, на берегу речки. Четыре здания соприкасались углами, образуя маленький внутренний дворик. В одном из домов были тяжелые, окованные железом ворота, всегда закрытые, а напротив ворот во дворе устроен спуск к воде, чтобы удобнее было полоскать постельное белье и замывать полотно, предназначенное для бинтования ран. Отель Святой Троицы стоял отдельно от других домов, все знали, что здесь больница, и прохожие, суеверно крестясь, спешили обойти недоброе место стороной.
Под навесом во дворе лежало всего пять тел: за ночь скончалось трое больных, да возле города были найдены трупы двух бродяг, убитых, вероятно, своей же нищей братией. Юстус ожидал в этот день увидеть под навесом еще четверых, но вчера поутру их забрал себе господин Анатоль, и, как донес мэтр Фавори, все они остались живы.
Юстус совершил обычный обход палат. Все было почти как в прежние дни, только исчезли взгляды больных, обращенные на него со страхом и ожиданием чуда. У молвы длинные ноги, чуда теперь ждут от господина Анатоля. Вероятно, они правы, господин Анатоль действительно творит чудеса.
Сначала Юстус не хотел один смотреть вызволенных у смерти больных, но господина Анатоля все еще не было, и Юстус, махнув рукой на сословные приличия, и без того частенько им нарушаемые, отправился в отдельную палату.
Брадобрей был прав: четверо отобранных господином Анатолем больных не только не приблизились к Стигийским топям, но и явно пошли на поправку. Монглиер — бретер и, как поговаривали, наемный убийца, получивший недавно удар ножом в живот, — лежал, закрыв глаза, и притворялся спящим. Он должен был умереть еще вечером, но все же был жив, хотя дыхание оставалось прерывистым, а пульс неполным. Состояние его по-прежнему представлялось очень тяжелым, но то, что уже произошло, повергало в изумление. Ни у древних, ни у новейших авторов нельзя найти ни одного упоминания о столь быстром и непонятном улучшении.
Остальные трое больных представляли еще более отрадную картину.
Нищий, переусердствовавший в изготовлении язв и получивший вместо фальшивой болячки настоящий антонов огонь, выздоровел в одну ночь, воспаление прекратилось, язва начала рубцеваться.
Золотушный мальчишка, сын бродячего сапожника, день назад лежавший при последнем издыхании, прыгал на тюфяке, а при виде Юстуса замер, уставившись на шелковую мантию доктора. Осматривать себя он не дал и со страху забился под тюфяк.
Четвертый больной — известный в городе ростовщик, богач и сказочный скареда, решивший лучше лечь в больницу, чем переплатить докторам за лечение, — страдал острым почечным воспалением. Его вопли в течение недели не давали покоя обитателям отеля Святой Троицы. Теперь же он сидел на постели, наполовину прикрытый одеялом, и при виде доктора закричал, грозя ему скрюченным хизагрой пальцем:
— Не вздумайте утверждать, будто применили какое-то дорогое лекарство! Вы не выжмете из меня ни гроша! Господин Анатоль обещал лечить меня даром! Что, любезный, не удалось ограбить бедного старика?
Юстус повернулся и, не говоря ни слова, вышел. Ростовщик ударил его в самое больное место: господин Анатоль не брал денег за лечение, а огромные гонорары Гийома Юстуса вошли в поговорку у местной знати. Конечно, господин Анатоль прав — грешно наживаться на страданиях ближних, но ведь для бедных есть больница, а за удовольствие видеть врача у себя дома надо платить. Еще Аристофан заметил: «Вознаграждения нет, так и лечения нет». К тому же это единственный способ заставить богачей заботиться о бедных. Город выделяет средства скупо, и почти все улучшения в больнице произведены за счет «корыстолюбивого» доктора. Этого даже господин Анатоль не сможет отрицать.
Господин Анатоль сидел в кабинете Юстуса. Доктора уже не удивляло ни умение молодого коллеги всюду принимать непринужденную небрежную позу, ни его смехотворный костюм. Одноцветные панталоны господина Анатоля были такими широкими, что болтались на ногах и свободно свисали, немного не доставая до низких черных башмаков. Одноцветный же камзол безо всяких украшений не имел даже шнуровки и застегивался на круглые костяшки. Под камзолом виднелось что-то вроде колета или обтягивающей венгерской куртки, но, как разузнал мэтр Фавори, короткое и без рукавов. Только рубашка была рубашкой, хотя и на ней нельзя найти ни вышивки, ни клочка кружев, ни сплоенных складок. Сначала наряд господина Анатоля вызвал в городе недоумение, но теперь к нему привыкли, и некоторые щеголи, к вящему неудовольствию портных, даже начали подражать ему. Ни шпаги, ни кинжала у господина Анатоля не было, к оружию он относился с презрением.
