Дмитрий Емец - Какие чувства связывали Акакия Башмачкина с его шинелью
Достаточно давно в гоголеведении существует осмысление агиографического подтекста "Шинели", в котором указывается на несомненную перекличку: Акакий Акакиевич Башмачкин — святой Акакий.
Тем не менее, даже после многочисленных исследований, вопрос о принципах связи повести Гоголя с житием св. Акакия в значительной степени остается непроясненным и, как представляется, может быть определенным образом решен только при обращении к жанровому своеобразию "Шинели".
Целью данной работы является рассмотрение элементов житийной традиции в повести, обобщение предыдущих исследований, посвященных этой теме, и попытка выработки на их основе целостного взгляда на "Шинель" как на произведение испытавшее на себе несомненное влияние агиографического жанра.
Несмотря на достаточно хорошую изученность этой темы, последняя точка в ее осмыслении еще не поставлена. В большинстве работ житийные традиции в "Шинели" затронуты лишь мимоходом, без полного и всестороннего анализа, и истина оказывается как бы "рассеяна" по десяткам статей и монографий в неполном и отрывочном виде. Нет ни одного серьезного филологического исследования, рассмотревшего бы тему житийных традиций в повести как центральную. В какой-то мере данная работа и является такой попыткой.
В то же время целью работы не является только анализ и классификация предыдущего опыта.
Исследование не ограничивается лишь вторичной констатацией известных, хотя и рассеянных по разным источникам сведений. В работе рассматриваются стилевые и композиционные особенности повести, и сама "Шинель" осмысляется как произведение несомненно испытавшее влияние житийного жанра.
Важное место в исследовании занимает подробный анализ финала повести, загробных похождений "живого мертвеца". Причем, если в большинстве предыдущих исследований финал повести обычно решался узко-фантастически, как гротеск, ирония или как "торжество правды" (6, 104), то в данной работе мы скорее склонны оценивать его как одно из доказательств несомненного влияния агиографического стиля, которое проявилось в посмертном явлении героя.
Работа состоит из Вступления, Заключения и трех глав. Первая глава "Из истории создания и интерпретаций повести "Шинель"" содержит два подраздела: "Акакий Акакиевич Башмачкин" и "Стилевые и композиционные особенности". В главе дается обзор предыдущих попыток рассмотрения "Шинели" с точки зрения ее житийного осмысления, а также определяются несколько ставших уже традиционными концепций ее изучения. В разделе "Акакий Акакиевич Башмачкин" приводится традиционное осмысление образа Акакия Акакиевича, определяются и аргументируются основные вехи происходящих с героем изменений, ставших для него роковыми и приведших к гибели. Краткому анализу "Шинели" с точки зрения стиля и композиции посвящен раздел "Стилевые и композиционные особенности". Помимо того осмысляются изменения, произошедшие во второй редакции повести и превратившие "Повесть о чиновнике, крадущем шинели" в произведение с элементами агиографического жанра.
Вторая глава — "Элементы агиографического жанра" — более полно раскрывает заявленную в заглавии тему и обосновывает житийные традиции в повести посредством анализа несомненного сходства текста жития св. Акакия и "Шинели".
Большинство исследователей, затрагивавших перекличку жития преподобного Акакия и повести "Шинель", затруднялись в ответе, по какому именно источнику писатель знал житие св. Акакия? Как правило, среди возможных источников назывались "Книга житий святых" Димитрия Ростовского или "Пролог": проложные жития были более известны, так как их провозглашали в церковных службах.
Однако в последнее время появились несомненные доказательство того, что Гоголь был хорошо знаком с "Лествицей" преподобного Иоанна Синайского и даже делал из нее пространные выписки под заглавием: "Из книги: "Лествица, восходящая на небо". Таким образом, наиболее вероятным представляется, что писатель знал житие св. Акакия по "Лествице".
Об этом рассказывается в заключительной, третьей главе ""Шинель" Гоголя и "Лествица" преподобного Иоанна Синайского".
Тема житийных традиций в повести "Шинель" продолжает интенсивно разрабатываться. В последнее годы появилось немало новых работ, в которых делаются попытки ее осмысления. Наиболее полно эта тема раскрывается в статьях Ч. де Лотто "Лествица "Шинели"" (22), Ю.Манна "Карнавал и его окрестности" (48) и книге О. Дилакторской "Фантастическое в "Петербургских повестях" Н.В.Гоголя" (20).
Однако следует заметить, что тема житийных традиций в повести "Шинель" в современном гоголеведении не всеми исследователями воспринимается однозначно положительно. Существует немало работ, в которых данная постановка проблемы оспаривается.
Например, Ю.Манн в статье "Карнавал и его окрестности" хотя и соглашается, что в целом тема выглядит вполне корректно и доказательно, замечает, что "в то же время, будучи доведенным до крайнего предела, до nec plus ultra, подобное сближение становится уже неточным и фальшивым" (48, 177).
В то же время далеко не со всеми высказанными Ю.Манном в статье "Карнавал и его окрестности" утверждениями можно согласиться. Так, осуждение Дм. Чижевским произошедших с Акакием Акакиевичем после приобретения шинели перемен, Манн называет "негативной моральной оценкой" героя (48, 176). Хотя, насколько нам представляется, речь у Дм. Чижевского идет не о моральной оценке Акакия Акакиевича, а о порабощении его страстью и падению души.
ГЛАВА 1. ИЗ ИСТОРИИ СОЗДАНИЯ И ИНТЕРПРЕТАЦИЙ ПОВЕСТИ "ШИНЕЛЬ"
Существует немного произведений мировой классики, которые привлекли бы столько же внимания литературоведов, исследователей и интерпретаторов, как повесть Гоголя "Шинель". В настоящее время в мире насчитывается огромное количество работ, посвященных этому шедевру гоголевской прозы.
Однако несмотря на целый ряд различий, во всем множестве этих исследований есть нечто общее, что позволяет разбить их на несколько больших групп.
Как замечает американский профессор Д. Фангер, все предпринятые когда-либо истолкования повести "Шинель" можно условно разделить на четыре пересекающиеся категории: общественную, этическую, религиозную и эстетическую. Каждое из этих начал уже не раз было принято за главное в повести (73, 57).
Общественное истолкование подчеркивало социальную сторону "Шинели". Акакий Акакиевич рассматривался как типичнейший "маленький человек", жертва бюрократической иерархической системы и равнодушия.
Этическое или гуманистическое истолкование строилось на "жалостливых и сентиментальных" моментах "Шинели", "гуманном месте", призыве к великодушию и равенству, который слышался в слабом протесте Акакия Акакиевича против канцелярских шуток: ""Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" — и в этих проникающих словах звенели другие слова: "Я брат твой""(2, т.3, 111).
