Джеймс Баллард - Хрустальный мир
— Ну, а это что еще за чушь?
Доктор Сандерс разглядывал берег. Какими бы ни были личные проблемы Бальтуса, отсутствие у священника благожелательности раздражало Сандерса. Отчасти для себя он сухо заметил:
— Быть может, дело во въездных документах?
— С моими все нормально, доктор. — Отец Бальтус бросил сверху вниз на Сандерса острый взгляд. — И ваши, я уверен, в полном порядке.
Остальные пассажиры, покинув палубу, разошлись по каютам собирать свой багаж. Улыбнувшись Бальтусу, доктор Сандерс извинился и последовал их примеру. Выбросив из головы мысли о священнике — пройдет всего полчаса, и каждый из них пойдет своей дорогой и затеряется в лесу; кто знает, что их там ждет? — Сандерс нащупал в кармане паспорт, проверяя, не забыл ли его в каюте. Путешествие инкогнито при всех своих преимуществах всегда может повлечь за собой какие-нибудь неожиданности.
От трапа за пароходной трубой доктору Сандерсу открылся вид на кормовую часть палубы, где пассажиры более дешевых классов стаскивали в кучи свои тюки и обшарпанные чемоданы. В самом центре палубы возвышался укрытый брезентовым чехлом большой быстроходный катер с красно-желтым корпусом — часть груза для Порт-Матарре.
В катере, положив руку на хромированную раму ветрового стекла, вольготно восседал невысокий стройный мужчина лет сорока в белом тропическом костюме, на фоне которого особенно выделялась окаймлявшая его лицо темная бородка. Благодаря низко начесанным на костистый лоб черным волосам и бегающим глазкам он казался воплощением нервной напряженности и настороженности. Человек этот три дня делил с доктором каюту, но кроме его фамилии — Вентресс — Сандерс практически ничего не сумел о нем узнать. И все это время тот, как нетерпеливый тигр, бродил по пароходу, перекидываясь колкостями с пассажирами третьего-четвертого классов и с командой. Настроение его менялось: то это была своего рода ироническая веселость, а то — угрюмое равнодушие, и тогда он уединялся в каюте и сидел, уставившись в иллюминатор на маленький кружок пустынного неба.
Доктор Сандерс предпринял было пару попыток сблизиться с ним, но большую часть времени Вентресс просто не обращал на него внимания, оставляя при себе причины, побудившие его отправиться в Порт-Матарре. Доктору, правда, было не привыкать к тому, что его избегают окружающие. Незадолго до отплытия среди пассажиров возникло легкое замешательство, более смутившее окружающих, чем его самого, — пришла пора решать, кто будет соседом Сандерса по каюте. Известность опередила его (широкая известность оборачивается своей неприглядной стороной в личной жизни, подумал Сандерс, и конечно же верно и обратное), никто не хотел иметь в качестве соседа заместителя заведующего госпиталем для прокаженных в Форт-Изабель.
Тут-то и объявился Вентресс. С чемоданом в руке он постучал в дверь каюты доктора и, кивнув ему, просто спросил:
— Это заразно?
После паузы, осмотрев фигуру в белом костюме, с бородатым, бледным как мел лицом, — что-то в Вентрессе напоминало Сандерсу, что не перевелись на свете и такие, кто по своим личным причинам хочет подцепить проказу, — доктор ответил:
— Да, болезнь заразна, но, чтобы заразиться, нужны годы и годы контакта с больным. А инкубационный период обычно длится от двадцати до тридцати лет.
— Как у смерти. Хорошо. — Тень улыбки скользнула по лицу Вентресса, и он шагнул внутрь каюты. Он протянул доктору костлявую руку, и его сильные пальцы в поисках ответного пожатия крепко сжали руку Сандерса. — Наши боязливые коллеги-пассажиры не в силах понять, доктор, что вокруг вашей колонии просто-напросто раскинулась другая — побольше.
***
Позднее, глядя на Вентресса, с удобством расположившегося в катере, доктор Сандерс задумался об этом таинственном знакомстве. Дельту по-прежнему заливал все тот же ущербный свет, но белоснежный костюм Вентресса собирал, казалось, воедино все скрытое в нем неистовое великолепие, точно так же, как сутана отца Бальтуса отражала его наиболее темные тона. Вокруг катера сновали пассажиры дешевых классов, но Вентресс, казалось, не обращал на них никакого внимания, так же как и на приближающийся пирс с толпящимися на нем полицейскими и таможенниками. Вместо этого он через опустевший правый борт смотрел на устье реки и на далекий, теряющийся в дымке лес. Прикрыв маленькие глаза, он словно пытался мысленно соединить открывающийся перед ним вид с каким-то внутренним ландшафтом своего разума.
Сандерс редко видел Вентресса, пока пароход полз вдоль побережья, но однажды вечером перепутал в темной каюте чемоданы и ощутил под рукой рукоятку крупнокалиберного автоматического пистолета, торчащую из подплечной кобуры. Найденное оружие сразу разрешило некоторые из загадок, окружавших хрупкую фигурку Вентресса.
— Доктор… — Вентресс помахал рукой, отрывая Сандерса от его мечтаний. — Выпьем напоследок, пока не закрылся бар?
Доктор стал было отказываться, но Вентресс, передернув плечом, лег на другой галс:
— Взгляните на солнце, доктор, вон туда. Вы же не сможете разгуливать по лесам, уткнувшись носом в собственные башмаки.
— И пробовать не буду. Вы не собираетесь выгружаться?
— Собираюсь, конечно. Но торопиться здесь некуда, доктор. Этот пейзаж начисто лишен времени.
Покинув своего собеседника, доктор Сандерс спустился в каюту. У дверей маячили три уже собранных чемодана: один — дорогой, из блестящей крокодиловой кожи, — Вентресса, и два его собственных потертых баула. Доктор скинул пиджак, сполоснул руки и чуть промокнул их полотенцем, в надежде, что резкий запах мыла помешает блюстителям порядка отнестись к нему как к изгою.
Однако Сандерс как нельзя лучше понимал, что, проработав в Африке пятнадцать лет, а десять из них прошли в Форт-Изабель, он давным-давно потерял всякие шансы — которые, быть может, когда-то имел — на перемены в собственном облике, в своем образе в глазах окружающих. Хлопчатобумажный костюм с приобретенными в процессе работы пятнами, чуть узковатый для его широких плеч, полосатая голубая рубашка с черным галстуком, крупная голова с нестрижеными седеющими волосами и пробивающейся бородой, — все это столь же безошибочно и непредвзято свидетельствовало о его должности врача в лепрозории, как и строгая линия рта, подчеркнутая шрамом, и скептический взгляд.
Раскрыв паспорт, Сандерс сравнил фотографию восьмилетней давности с отражением в зеркале. С виду эти два человека имели мало общего: первый, с печатью морального обязательства перед больными на открытом и честном лице, очевидно полностью ушедший в свою работу в госпитале, смотрелся скорее как младший, одержимый брат второго, этакого отстраненного и весьма типичного сельского доктора.
