Марк Басанин - Алис
— Бросьте вашего извозчика, садитесь сюда.
— Можешь себе представить мое изумление или, скорее, недоумение?
— Действительно, не совсем обыкновенное приключение, — произнес, закуривая папиросу, Гординский, — хотя следует прежде узнать, что было дальше.
— Слушай. Я недолго колебался, отпустил своего извозчика и пересел к ней. Коляска помчалась. Только теперь я мог хорошо разглядеть ее. Она была молода и очень хороша, В ней была какая-то пленительная свежесть и нежность. Ленивые, сладострастные, восточные глаза ее мерцали бархатным светом. Длинные брови были немножко подрисованы, но сами по себе они были такого тонкого рисунка и так изящно надломлены, что не нуждались в этом. Она была стройна и высока, по крайней мере, наши головы находились на одном уровне, и мне казалось, что от щек ее веет зноем и что мелкие кудри вокруг ее лба завились сами собой от этого внутреннего огня.
— Браво, Борька! — воскликнул Гординский. — Ты прекрасно описал свою красавицу, и если она действительно такова, то, ей-Богу, в нее не грех влюбиться. Я непременно попробую написать ее портрет и потом спрошу тебя, насколько близко он подходит к оригиналу. Раньше я не замечал в тебе таких способностей к описанию. Теперь я отлично знаю, что именно тебе может нравиться в женщине. Знаешь ли, пробегая произведения писателей, я всегда сразу определял, какой женский тип нравится тому или другому автору. Один любит блондинок и с особенной любовью описывает нежность кожи и прелесть голубых глаз. Другой выведет палящую брюнетку. Но редко кто умеет действительно хорошо описать наружность своей героини. Обыкновенно никто дальше волос, глаз и роста не идет. Нет, ты мне улови самые отличительные признаки, характеризующее натуру женщины. Кой черт мне в том, что у такой-то Марьи Петровны серые глаза! Да у миллионов женщин они серые. Тургенев, например, распишет тебе красавицу с подробностями, кажется, до мелочей, и тонко и художественно. Ты и чувствуешь, что она и правда, красавица, но и только. А главного-то, настоящего и нет. Достоевский — тот на это молодец: — он лица и не коснется, а хватит так, будто бритвой резанет. Два-три мазка, и ты знаешь человека, видишь его, понимаешь его. Вот и тебе посчастливилось, если только ты не приврал, или, как принято выражаться, не идеализировал свою спутницу. Что же она говорила?
— Она спросила меня, что я думаю о своем приключении. Я ответил, что во всяком случае не позволю себе подумать ничего лишнего. Она рассказала мне, что живет всегда в Москве, в Петербург приехала на время, вполне обеспечена и отделена, имеет много родных, с которыми в холодных отношениях и предпочитает жить одна и не стеснять себя. Она говорила спокойно и непринужденно, но только о себе, и мне не предложила ни одного вопроса. Я не захотел оставаться в долгу и рассказал ей про себя, что мог.
— Это все прекрасно, — прервала она меня, очевидно, не слишком интересуясь моей биографией, — но, знаете ли, я голодна и мне кажется, было бы недурно поужинать.
— Я не прочь, — ответил я. — У меня найдется рублей шесть, этого нам хватит.
Она чуть-чуть усмехнулась.
Мы остановились у ярко освещенного подъезда ресторана. Половой провел нас в отдельный кабинет, зажег два канделябра на накрытом, сверкавшим хрусталем столе, суетливо поправил скатерть, отодвинул стулья и подал карточку. Спутница моя, не считая нужным руководиться ею, очень толково и привычно заказала ужин, заключив довольно сложное и изысканное меню сыром, фруктами, ликером и черным кофе. Мне вдруг стало досадно.
— Послушайте, — сказал я, едва удалился половой, — я, кажется, вас предупредил, сколько у меня денег. Я вовсе не желаю ужинать на ваш счет.
— Я еще того менее, — отвечала она. — Мне просто хочется есть, я сегодня не обедала.
Она подошла к большому трюмо и стала медленно развязывать ленты шляпы. Я заметил, что она отлично одета: просто, даже скромно и дорого. Черное, гладкое, без излишней отделки платье ее, казалось, составляло часть ее самой и обрисовывало ее гибкую, стройную фигуру. Она поправила свои волосы, расчесала кудряшки на лбу маленькой черепаховой гребеночкой, которую вынула из кармана, и, вернувшись к столу, произнесла с веселой улыбкой:
— Ну как вам не совестно? Неужели вам хочется испортить мне аппетит? Наконец, если уж вы такой щепетильный, никто не мешает вам съесть на ваши шесть рублей, что, право, достаточно, чтобы быть сытым. — Уверяю, — вы не хотите понять меня.
— Прекрасно понимаю, но, право, об этом не стоит говорить.
Человек вернулся с подносом, нагруженным закусками и бутылками и, поставив его на стол, удалился.
— Вы обещаетесь быть умником и не портить мне вечера? Иначе, честное слово, я исчезаю.
— Обещаю.
Она села в кресло к столу, налила мне и себе в высокие, тонкие рюмки вина и весело сказала:
— Ну, чокнемся!
Мы принялись ужинать. Она ела с какой-то особенной, свойственной ей манерой, вкусно и с завидным аппетитом; время от времени, подкладывая мне куски на тарелку и все посмеиваясь, причем смеялось не лицо ее, а одни глаза, темные, глубокие, загадочные, в которых теперь горел какой-то задорный и, как мне казалось, зловещий огонек. Разговор у нас как-то не вязался. Сказать по правде, я не знал, как себя держать с ней. Понемногу она завладела моими симпатиями и я начинал понимать ее. Я уже не сомневался, что передо мной была барышня, настоящая барышня, пожалуй, из очень хорошей семьи. Ее самоуверенные и покойные манеры обличали человека самостоятельного; ни в ее лице, ни в ее фигуре, ни в ее речи, ни в туалете не было ничего того, что бьет на дешевый эффект, а ее властный вид мог разве только испугать уличных ловеласов. Я сидел молча и думал о ней. Она одинока, богата, независима, кроме того, она горда и умна. Мелочи и игрушки давно перестали удовлетворять ее; слишком рано обнаружилось перед ней все людское ничтожество; с родными, как она говорит, отношения холодные, знакомые — все неинтересные, самые обыкновенные и скучные люди, — жизнь однообразная, довольная, сытая, но и только. Тягостное чувство одиночества по временам, должно быть, становится ей невыносимо. Она заметила меня, заключила по моей внешности, что я человек порядочный и решилась на маленькую шалость в надежде на развлечение. Вот и объяснение моего странного приключения. Думая так, я смотрел в ее сверкающие глаза, подливал ей вина и каждый раз невольно вздрагивал от ее звонкого смеха. Тонкий аромат духов кружил мне голову и я мало-помалу поддавался обаянию ее красоты. Тем не менее, я чувствовал, что мое увлечение поверхностно и непрочно. Я хорошо знаю женщин, почти всегда мне удается сразу определить свои будущие отношения к каждой новой знакомой. Но таких женщин я еще не встречал. Она привлекала меня и пугала. Все-таки наша встреча была слишком необыкновенна, и я никак не мог найти с ней подходящего тона. Она нисколько не стеснялась меня, я это видел, и если молчала, то только потому, что не хотела вести пошлый разговор, а может быть, просто не хотела мешать мне думать.
