Александр Мазин - Страх
- Игорь, - говорю, - Тебе сколько лет?
Зыркнул исподлобья:
- Тридцать восемь! А что?
На вид - старше. Соврал, или хмельная жизнь поизносила? И опять: про женщин, про крутизну свою. Я молчу: тема скользкая. Запросто человека обидеть можно. А вот Семен молчать не стал: начал дразнить да подзадоривать. Язык у Семена едкий, злой. Глаз цепкий. А тут еще проигрыш. Да и Саёныч его побаивается - чего стесняться?
- Бабник, - говорит,- а что ж ты дешевым котом вокруг Наськи ходишь? Как подступить не знаешь? Аль Леха боишься?
- Боюсь! - говорит. - Он ведь добрый-добрый - а убьет! Или жениться заставит...
- Так и женился бы! - и мне подмигивает. - А то вот Валек опередит!
- А правда,- говорю. - Что б тебе, Игорь, не жениться? Девушка славная...
Здесь, как в старину - двадцать лет разницы - не препона.
- Ха! - Саёныч подергал себя за бородку, а потом нашелся: - Глаз у нее дурной!
- Ум у тебя дурной! - отрезал Семен и опять мне украдкой подмигнул. - Кто тебе наплел?
- Да все! Бабка моя...
- Ща! Бабка! Значит так, Саёныч: Леха нет. Вернется сам знаешь когда. Вот и карты тебе. Струсишь - нет тебе больше моего уважения!
- Да она меня пошлет!
- Пошлет - с меня пузырь! Давай, Саёныч! Что кота за яйца тянуть? Как считаешь, Валек? Или сам на глазок взял? Видали, как ворковали?
- Хорош болтать! - говорю. - А тебе, Игорь, если девушку обидишь...
Оба они так и покатились.
- Сказал! - проговорил Семен, отсмеявшись. - Да она одной рукой Саёныча в узел завяжет, а другой козлинку ему причешет! Обидишь! Ха-ха! Давай, Саёныч, не брызгай! Пошли!
- Ну и валите! - говорю. - А я спать лягу!
- Спи, бугор! У тебя, небось, баб - шестью руками не перемять!
И принялся собирать карты. Сегодня он проиграл. Немного, рубля два. Но считать не стали. Саёнычу - до того ли? А мне наплевать. Словчил человек - да и Бог с ним! Моих там - копеек шесть. Так и уснул. И нисколько, клянусь, не ревнуя!
Уснул - проснулся. Как всегда: на озеро. Воротился, умял полбуханки хлеба с молоком теплым и опять ушел.
Побродил часа три - что-то мне не в кайф. Бывает, знаете, мучит что-то, свербит, а что - не поймешь. Воротился в поселок. Чувствую: неладно. Иду по улочке - навстречу никого. Но во дворах - недоброе какое-то шевеление. Пришел к подворью Лехову, калитку отворил - Настя. Мимо. На улицу. И тоже: ни "как погулялось?", ни улыбки даже. Зыркнула и отвернулась.
Вот тут мне совсем неуютно стало, хотя вины за собой не знал.
"Должно быть,- рассуждаю, - Игорь с Семеном что-то натворили, а мне - за компанию."
Пришел к себе - Семен!
Да такой, что мне худо стало: как на десять лет мужик постарел!
На столе - водка. Пустая почти бутылка. Глянул на меня: глаза красные, несчастные, как у собаки больной. И трезвые.
- Что ж ты, - говорю, - сам с собой водяру жрешь?
А он встает, берет молча из буфета второй стакан, еще один пузырь из сумки своей вытаскивает:
- Помянем,- сипит,- души грешные Игоря и Семена! - наливает по ободок и разом стакан опрокидывает.
- Ты что,- говорю,- охренел? Ты ж живой!
А потом смекнул, взял его за шкирку:
- Эй! Что с Саёнычем?
- Мертвый! - бормочет. - И я мертвый! Кончено. Кранты. Пей!
Думаю, спятил.
- Не буду я пить! - рычу. - Что ты такое мелешь?
- Правду!
Посмотрел злобно и тоскливо, взял стакан и выпил, как
воду пьют: в три глотка.
- Нету Саёныча! - и всхлипнул.
- Как - нету?
- Не... не знаю... - и, рассверепев вдруг: - Медведь задрал! В доме! И его и бабку! Понял?!
И заревел.
Дико так: мужик - плачет! Самому разнюниться впору. Так меня это поразило, что про Саёныча я сразу и не понял. А когда понял, сам не заметил, как свой стакан опростал.
Сел с Семеном рядом, обнял его, к себе развернул:
- Сам, что ли, видел?
А он мне, с яростью:
- А то как же! Хошь - и ты пойди, полюбуйся! Из района еще не приехали, не забрали! - И, поспокойнее: - Я ж его и нашел! Иди, погляди, коль интересно! Медведя видал?
- Ну! - говорю. А сам: как будто издали. Как будто - в стороне. Не я, а кто-то другой сидит на лавке, выспрашивает...
- Ну?
- Вот те и "ну"! Пришел я к нему, верней, ко двору бабкиному, вижу: забор за домом - в щепы, а в огороде - следы медвежьи. Огромные! От самого крыльца. Я в дом. А там... - помолчал. - От Саёныча, считай, одни куски остались... В кровище все... У бабки полчерепа снесено, скальп содран... Слыхал, как медведь бьет? То-то! Как глаза закрою - так все и стоит! Валька! Налей, корешок! Выпьем за душу грешную!
Смотреть я не пошел. Вы бы, думаю, тоже не пошли. И ужинать, ясное дело, я тоже не пошел. Так сидели. Пили. А уж с третьей бутылки Семен поведал мне, что довел-таки вчера Саёныча до заветной двери. А как тот постучал да впущен был ушел. Может, Настасья выставила его через минуту, может - ночевать оставила. Это уж только она теперь и знает. Стало мне ясно, отчего она мимо меня сегодня смотрела. Шутка ли? Только был у тебя человек, а тебе говорят: нету его! Медведь задрал... Мерзко было с моей стороны даже и не зайти тем вечером к девушке, но не зашел. Напился страшно, до невменяемости. Ночью проснулся мордой на грязном полу. Голова - сполошный колокол. Побрел на улицу, отлил, проблевался, голову в бочку с дождевой водой сунул - полегче стало. Поглядел на дом хозяйский: два окна горит. Но никаких мыслей во мне от того не возникло. Напился из той же бочки, побрел в домик. Хотел Семена, что на стуле спал, переложить, - не смог. Ослаб. Упал на постель да в кошмар провалился. Все, как Семен рассказывал, да и похуже: тела выпотрошенные, кровь, вой нечеловечий... Кошмар, то есть.
Проснулся поздно, Семен уже ушел.
Проглотил кружку холодной воды, побрел к озеру. На встречных глядя, понял: не одни мы были вчера с Семеном.
Солнце уже успело нагреть тонкий слой на поверхности озера, когда я окунул в него вялое тело. Вода, как всегда, помогла. Обратно шел уже человек, а не живые мощи. Насти во дворе не застал и тому не огорчился. Чувствовал себя паскудно. Однако ж, она меня не забыла: на столе стоял бидон с молоком и комнатка моя была прибрана. Тогда уж мне вдвойне стыдно стало: за бесчувственность и за свинарник, что после себя оставил.
Выпил я молока, пожевал хлеба, вкуса не чувствуя...
Сентябрьское солнце за окном разошлось по-летнему. Разморило меня, пока сидел. Потому я разделся, завернулся в одеяло и уснул.
Кошмары меня не мучили. Зато, проснувшись, я увидел над собой Настю.
- Что, Настенька? - пробормотал я в том невнятном состоянии, какое бывает, если поспишь днем.
Что-то мелькнуло в карих глазах девушки. Мелькнуло и пропало, сменившись обычным спокойным выражением.
- Одевайтесь да пойдемте, покушаете! - сказала она.
- Угу! Спасибо! - поблагодарил я, но остался лежать, ожидая, пока она выйдет.
