Роберт Шекли - Из луковицы в морковь
— Хотите знать, как я собираюсь использовать машинку?
— Непременно.
— Ладно, — махнул Кордл. — Признаюсь честно, я собрался засунуть ее в нос. Клерк выпучил глаза.
— Это чрезвычайно удачный метод провоза контрабанды, — продолжал Кордл. Также я собирался всучить вам краденый паспорт и фальшивые деньги. В Италии я продал бы машинку за десять тысяч долларов.
— Сэр, — промолвил клерк, — вы, кажется, недовольны.
— Слабо сказано, дружище. Я передумал насчет машинки. Но позвольте сделать комплимент по поводу вашего английского.
— Я специально занимался, — гордо заявил клерк.
— Это заметно. Несмотря на слабость в «р-р», вы разговариваете как венецианский гондольер с надтреснутым небом. Наилучшие пожелания вашему уважаемому семейству. А теперь я удаляюсь, и вы спокойно можете давить свои прыщи.
Вспоминая эту сцену позже, Кордл пришел к выводу, что для первого раза он неплохо выступил в роли моркови. Правда, финал несколько наигран, но по существу убедителен.
Важно уже само по себе то, что он сделал это. И теперь, в тиши гостиничного номера, мог заниматься не презрительным самобичеванием, а наслаждаться фактом, что сам поставил кого-то в неудобное положение.
Он сделал это! Он превратился из луковицы в морковь!
Но этична ли его позиция? По-видимому, клерк не мог быть иным, являясь продуктом сочетания генов, жертвой среды и воспитания…
Кордл остановил себя. Он заметил, что занимается типично луковичным самокопанием. А ведь теперь ему известно: должны существовать и луковица, и морковь, иначе не сваришь Похлебки.
И еще он знал, что человек может стать любым овощем по своему выбору: и забавной маленькой зеленой горошиной, и долькой чеснока. Человек волен занять любую позицию между луковичничеством и морковщиной.
Над этим стоит хорошенько поразмыслить, отметил Кордл. Однако продолжил свое путешествие.
Следующий случай произошел в Ницце, в уютном ресторанчике на авеню Диабль Блюс. Там было четверо официантов, один из которых в точности походил на Жана-Поля Бельмондо, вплоть до сигареты, свисавшей с нижней губы. Остальные в точности походили на спившихся жуликов мелкого пошиба. В зале сидели несколько скандинавов, дряблый француз в берете и три девушки-англичанки.
Кордл, объясняющийся по-французски ясно, хотя и несколько лаконично, попросил у Бельмондо десятифранковый обед, меню которого было выставлено в витрине.
Официант окинул его презрительным взглядом.
— На сегодня кончился, — изрек он и вручил Кордлу меню тридцатифранкового обеда.
В своем старом воплощении Кордл покорно принял бы судьбу и стал заказывать. Или бы поднялся, дрожа от возмущения, и покинул ресторан, опрокинув по пути стул.
Но сейчас…
— Очевидно, вы не поняли меня. — произнес Кордл. — Французский закон гласит, что вы обязаны обслуживать согласно всем утвержденным меню, выставленным в витрине.
— Мосье адвокат? — осведомился официант, нагло уперев руки в боки.
— Нет. Мосье устраивает неприятности, — предупредил Кордл.
— Тогда пусть мосье попробует, — процедил официант. Его глаза превратились в щелки.
— О'кей, — сказал Кордл.
И тут в ресторан вошла престарелая чета. На мужчине был двубортный синий в полоску костюм. На женщине — платье в горошек.
— Простите, вы не англичане? — обратился к ним Кордл.
Несколько удивленный, мужчина слегка наклонил голову.
— Советую вам не принимать здесь пищу. Я — представитель ЮНЕСКО, инспектор по питанию. Шеф-повар явно не мыл рук с незапамятных времен. Мы еще не сделали проверку на тиф, но есть все основания для подозрений. Как только прибудут мои ассистенты с необходимым оборудованием…
В ресторане воцарилась мертвая тишина.
— Пожалуй, вареное яйцо можно съесть, — смилостивился наконец Кордл.
Престарелый мужчина очевидно не поверил этому.
— Пойдем, Милдред, — позвал он, и чета удалилась.
— Вот уходят шестьдесят франков плюс пять процентов чаевых, — холодно констатировал Кордл.
— Немедленно убирайтесь! — зарычал официант.
— Мне здесь нравится, — объявил Кордл, скрещивая руки на груди. Обстановка, интим…
— Сидеть не заказывая не разрешается.
— Я буду заказывать. Из десятифранкового меню. Официанты переглянулись, в унисон кивнули и стали приближаться военной фалангой. Кордл воззвал к остальным обедающим:
— Попрошу всех быть свидетелями! Эти люди собираются напасть на меня вчетвером против одного, нарушая французскую законность и универсальную человеческую этику лишь потому, что я желаю заказать из десятифранкового меню, ложно разрекламированного!
Это была длинная речь, но в данном случае высокопарность не вредила. Кордл повторил ее на английском.
Англичанки разинули рты. Старый француз продолжал есть суп. Скандинавы угрюмо кивнули и начали снимать пиджаки.
Официанты снова засовещались. Тот, что походил на Бельмондо, сказал:
— Мосье, вы заставляете нас обратиться в полицию.
— Что ж, это избавит меня от беспокойства вызывать ее самому, многозначительно произнес Кордл.
— Мосье безусловно не желает провести свой отпуск в суде?
— Мосье именно так проводит большинство своих отпусков, — заверил Кордл.
Официанты опять в замешательстве сбились в кучу. Затем Бельмондо подошел с тридцатифранковым меню — Обед будет стоить месье десять франков. Очевидно, это все, что есть у мосье. Кордл пропустил выпад мимо ушей.
— Принесите мне луковый суп, зеленый салат и мясо по-бургундски.
Пока официант отсутствовал, Кордл умеренно громким голосом напевал «Вальсирующую Матильду». Он подозревал, что это может ускорить обслуживание.
Заказ прибыл, когда он во второй раз добрался до «Ты не застанешь меня в живых». Кордл придвинул к себе суп, посерьезнел и взял ложку.
Это был напряженный момент. Все посетители оторвались от еды. Кордл наклонился вперед и деликатно втянул носом запах.
— Чего-то здесь не хватает, — громко объявил он. Нахмурившись, Кордл вылил луковый суп в мясо по-бургундски, принюхался, покачал головой и накрошил в месиво пол-ломтика хлеба. Снова принюхался, добавил салата и обильно посолил.
— Нет, — сказал он, поджав губы. — Не пойдет. И вывернул содержимое тарелки на стол. Акт, сравнимый разве что с осквернением Моны Лизы. Все застыли.
Неторопливо, но не давая ошеломленным официантам время опомниться, Кордл встал и бросил в эту кашу десять франков. У двери он обернулся, — Мои комплименты повару, место которому не здесь, а у бетономешалки. А это, друзья, для вас.
