Кир Булычев - Садовник в ссылке
– Простите, профессор, – сказала Марианна твердо, давая понять, что от своих слов отступаться не намерена.
Ниц махнул рукой.
– Тут создалось обо мне преувеличенное мнение. Некоторые успехи, которых я добился в огородике, связаны лишь с моей настойчивостью. Ни таланта, ни школы, ни настоящих знаний у меня, увы, нет.
– Профессор! – взмолилась Марианна.
– Все! – сказал Ниц, поднимаясь. – Я ухожу. – Он обернулся к Павлышу: – А если вы желаете поглядеть на мои овощи…
Тут голос его упал, и Ниц застыл с полуоткрытым ртом. Он глядел на книги, купленные Павлышем в киоске космопорта.
– Новое издание, – сказал он, словно умолял Павлыша разубедить его.
– Да, – сказал Павлыш. – Полное. Я со школы не удосужился перечитать. А на Земле, слышал, выходит полное издание «Мертвых душ», да упустил.
– Вы это купили здесь?
– А где же?
– И я упустил! Бежим же, купим еще!
– Боюсь, что это была последняя книга, – сказал Павлыш. – Но если вам она так нужна – возьмите.
Павлыш взял с дивана том Гоголя и протянул садовнику:
– Считайте, что она ваша.
– Ну что же, – сказал Ниц. – Спасибо.
Он раскрыл книгу и показал Павлышу на титульный лист. Там было написано: «Публикация, комментарии и послесловие профессора Гурия Ница».
Ниц схватил Павлыша за руку и повлек к выходу.
Лишь оказавшись в зале, он сказал ему на ухо:
– Они не должны знать. Мне будет страшно неудобно, если они узнают. Они думают, что я сюда приехал в качестве садовника. Но они славные люди, и, когда в шутку называют меня профессором, я не сержусь.
Павлыш подумал, что профессор недооценивает проницательность своих соседей, но спорить не стал. Он уже понял, что Ниц не из тех людей, с которыми легко и приятно спорить.
– Пойдемте, наденем скафандры, и я проведу вас в оранжерею, – сказал Ниц. – Здесь нас могут услышать. Вы скоро улетаете?
– У меня еще несколько часов до отлета.
– Отлично. Я так оторван от жизни на Земле – вы себе не представляете.
Оранжерея оказалась и на самом деле обширной и великолепной. Длинные грядки овощей, яблоневые саженцы, клумбы цветов – все это занимало площадь больше гектара. Мощные лампы помогали далекому солнцу обогревать и освещать растения. Роботы медленно ехали вдоль гряд, пропалывая морковь и редиску. В оранжерее стоял теплый, влажный запах земли и листьев. Жужжали пчелы.
– Когда я приехал, ничего этого здесь не было, – сказал Ниц. – Раздевайтесь. Здесь жарко. Сначала меня никто не принимал всерьез. Теперь же оранжерея – гордость Дены. Каждому хочется помочь мне. Здесь чудесные люди. И если бы не дела на Земле, я бы остался здесь навсегда. Но мне еще надо свести кое-какие счеты.
В голосе Ница зазвенел металл, и Павлышу даже показалось, что садовник стал выше ростом.
– Ну, хорошо, – продолжал он совсем другим тоном. – Как вам понравилось мое послесловие? Мне нет смысла скрываться от вас. Надеюсь, что никто больше на Дене не купил эту книжку, и моя тайна останется скрытой от этих милых простых людей.
– Я не успел его прочесть, – сознался Павлыш.
– А я ее отобрал у вас. Грустно. Но вы еще купите. А мне должны были прислать авторский экземпляр. Но пока не прислали. Это тоже безобразие.
Ниц привел Павлыша в небольшую комнату в дальнем конце оранжереи, где находился его кабинет. Одна из стен была занята стеллажом с книгами и микрофильмами. Беглого взгляда Павлышу было достаточно, чтобы понять, что все книги так или иначе относятся либо к ботанике, либо к истории первой половины XIX века. Словно хозяин библиотеки разрывался между двумя страстями.
– Подождите меня здесь, – сказал Ниц. – Сейчас я вас угощу…
Он исчез, опрокинув по дороге горшок с рассадой.
Павлыш поймал горшок и подошел к полкам. На третьей полке сверху стояло восемь экземпляров книги «Мертвые души», точно того же издания, как и та, что Ниц выпросил у Павлыша. Садовник лгал. Лгал не очень умело – в конце концов, никто не заставлял его вести Павлыша в кабинет. Чтобы не ставить хозяина в неудобное положение, Павлыш отошел от стеллажа и уселся в кресло, спиной к книгам. Раскрыл «Мертвые души» – толстый том – и перелистал его, разыскивая, откуда начинается послесловие Ница. Вот оно. Сразу после слов «Конец второго тома» начиналась статья Ница.
«Знаменательное событие в истории русской литературы…» – прочел Павлыш, но тут появился садовник с подносом абрикосов и яблок.
– Ешьте, – сказал он Павлышу. – Они сладкие.
– Спасибо.
– Вы, я вижу, читаете. Очень похвально. Вы вообще произвели на меня благоприятное впечатление. Мне даже хочется рассказать вам обстоятельства моей жизни. Тот, кто знает главное, имеет право знать второстепенные детали.
– Мне очень интересно, – сказал Павлыш.
– Я понимаю, вы заинтригованы. Что делает здесь профессор Ниц? Вам раньше не приходилось слышать мою фамилию?
– К сожалению, нет.
– Ничего удивительного. Я не обижаюсь. Но должен сказать, что, когда я перед отъездом посетил всемирный конгресс историков литературы, мое появление в зале было встречено овацией. Да, овацией. И я уехал сюда. У меня был выбор. Мне предложили стать профессором литературы в Марсианском университете. Меня приглашали заведовать литературными курсами на Внешних Базах. Но я выбрал стезю огородника. И пусть пожимают плечами мои коллеги. Растения всегда были моей любовью. Сначала справедливость. Затем растения. Вам понятно?
– Почти, – сказал Павлыш.
– До конца не могут понять друг друга даже очень близкие люди. Мы же с вами знакомы всего час.
– Так, значит, вы отказались от литературы? – спросил Павлыш.
– Да. И уехал сюда. Любое из предложений, которые сделала мне Академия наук, было выражением несправедливости. Я предпочел их удивить. – И профессор усмехнулся. Потом спросил: – Ну и как вам Тентетников?
– Кто?
– Тентетников. Могли бы вы предположить в свете всего, что мы знаем, что Улинька поедет за ним в Сибирь?
– Тентетников? – повторил Павлыш, чувствуя, что время от времени совершенно не понимает профессора.
– Так вы читали «Мертвые души» или не читали их?
– А… Тентетников?.. Как же, как же. – Павлыш лихорадочно пытался вспомнить, кто такой этот Тентетников. Собакевича помнил. Манилова помнил. Чичикова, конечно, помнил. И Коробочку с Плюшкиным. А вот Тентетникова…
– Я так давно читал, – сказал Павлыш виновато. – Так давно. Еще в школе. И совсем смутно помню Тентетникова…
– Так, – сказал профессор, пронзая Павлыша уничтожающим взором. – Конечно, в школе… давно. Вы не могли читать о том, как Тентетникова выслали в Сибирь, молодой человек. Не могли, потому что Гоголь написал эту главу за десять дней до смерти, а за девять дней он весь второй том «Мертвых душ» сжег. Так-то.
