Александр Бушков - Дождь над океаном
— Когда-нибудь все кончится, — сказал он. — А что до… Анна, милая, я как-то привык не погибать и добиваться успеха, само собой получается…
— Я знаю, — сказала она. Прохожих почти не было. Ланселот остановился, повернул ее к себе и поцеловал. Она тихонько отстранилась и пошла вдоль парапета, ведя ладошкой по нагретому солнцем граниту. Ланселот неслышно шел рядом. Интересно, думал он, почему Себастьян стал так часто ее присылать — Считает, что я чуточку захандрил? Многие ведь хандрят. Трудно быть чем-то вроде персонажа старинного фильма, пусть ты и прекрасно понимаешь, насколько это важно и необходимо. Какие там, к черту, супермены…
— Я не верю в инопланетную агрессию, — сказала Анна, не оборачиваясь.
— Я тоже, — сказал он. — Хотя бы потому, что приличная агрессия наверняка обставлялась бы не так… Что ж, нужно трубить сбор. В первую очередь разыщу Дервиша. Вот если бы еще и полковник был из наших… Есть тут один полковник, чертовски любопытный экземпляр. Стоп! — он приостановился. — Вот с этого и нужно было начинать. Если эта штука все же плюхнется сюда, наверняка ею займутся именно этот генерал и именно этот полковник. Девять часов, океан времени. Пошли. Они спустились по широкой гранитной лестнице, пересекли площадь, традиционно украшенную статуей какой-то знаменитости времен средневековья завернули за угол и сели без приглашения на заднее сиденье белой «Альфа-кометы». Человек за рулем повернулся к ним:
— Заседание только что закончилось. Решение прежнее — наблюдать. Спасатели догнали «Кондора». Экипаж мертв. Они сами отключили подачу кислорода, немотивированное самоубийство, как и на «Дельте».
— Объект?
— Нужно торопиться, Ланселот, — сказал человек за рулем. Лицо у него застыло. — Нет у нас девяти часов. Он увеличил скорость, идет по той же траектории. Теперь никаких сомнений — это не люди. Люди таких перегрузок не выдержали бы.
— Может быть, они нейтрализуют перегрузки, — сказал Ланселот. — Антигравитация, что там еще…
— Черт их знает. У нас — не больше часа.
3 вандемьера 2026. Часом позднее.
Радиопереговоры наземных служб фиксируются орбитальной станцией «Фата-моргана».
— Я — Ожерелье-3. Объект миновал стратосферу.
— Я — Ожерелье-4. Объект миновал тропосферу.
— Я — Ожерелье-5. Объект совершил посадку. Ни с одним из известных типов космических аппаратов не ассоциируется. Место приземления в дальнейшем будет именоваться точкой «Зет».
— Я — Центр. В точку «Зет» мною выслан вертолет с оперативной группой. Арапахо — поддерживать непрерывную связь.
— Я — Арапахо. Объект имеет вид конуса высотой около пяти метров, диаметр основания около двух метров. Цвет — черный. Радиоактивного излучения, радиоволн не зафиксировано. Температура не отличается от температуры окружающей среды.
— Я — Ронсеваль. Бронедесантные подразделения завершили блокирование района.
— Я — Арлекин. Опергруппы вышли на исходные-позиции.
— Я — Магистр. Со стороны ООН никаких демаршей не последовало. Прослушивание телефонов представительства ООН и его радиосвязи со штаб-квартирой проводится в соответствии с имеющимися планами. Дополнительные дешифровщики подключены.
— Я — Арапахо. Новых данных нет.
— Я — Икар. Три эскадрильи подняты в воздух и направляются в указанные квадраты.
— Я — Арапахо. Вертолет, производя беспорядочные маневры, удаляется от точки «Зет», резко меняя направление. Связи о экипажем нет.
— Я — Центр. Обеспечить наблюдение.
— Я — Арапахо. Только что вертолет разбился в восьми километрах юго-западнее точки «Зет».
— Я — Арлекин. Объект превратился в четыре автомобиля современных марок. Три последить не удалось — затерялись в потоке автотранспорта. Четвертый движется на запад в квадрате три-шестнадцать.
— Я — Центр. Всем наземным опергруппам в квадратах три-четырнадцать и три-пятнадцать — немедленно на перехват. Разрешаю применять оружие.
— Я — Кадоген. Иду в три-шестнадцать.
— Я — Гамма. Иду в три-шестнадцать.
— Я — Дервиш. Иду в три-шестнадцать.
— Я — Икар. Ввиду наличия на шоссе большого количества машин боевой заход произвести невозможно. Звено барражирует в квадрате три-шестнадцать.
— Я — Арапахо. Даю ориентировку. Четвертый автомобиль — жемчужно-серый «Грайне»: модели «спорт».
— Я — Арлекин. Дополняю по данным полицейских постов. Номерной знак НВ-405-К-6. Приказу остановиться не подчинился. Движется на юг, по дороге 2-141.
— Я — Арапахо. Полицейский пост в квадрате три-шестнадцать на вызовы не отвечает. Вертолеты высланы.
— Я — Центр. Подключить посты квадратов два-десять, два-одиннадцать, два-двенадцать.
— Я — Дервиш. Нахожусь в квадрате три-шестнадцать. Блокирую дорогу 2-141.
— Я — Арлекин. Дервиш, он идет на вас, будьте готовы. Огонь без предупреждения.
— Понял, — сказал он. Он вел машину уверенно, с небрежной лихостью знающего свое ремесло профессионала, и давно выработанный автоматизм позволял высвободить часть сознания, чтобы перелистать существующие только в памяти страницы ненаписанных писем. И слушать музыку. Рядом с ним на сиденье поблескивал короткий черный автомат. Бешеная гонка навстречу ветру или вдогонку за ветром так давно стала неотъемлемой частью его существа, что он задыхался, если приходилось пройти с черепашьей скоростью пусть даже короткий отрезок пути. И он просто боялся признаться себе, что гоняется за призраками, за пустотой. Хорошо еще, что на свете существует Ланселот и весь остальной мир. Может быть, наконец, и пришло настоящее? Он протянул руку и тронул клавишу магнитофона. Звенели гитары, сухо прищелкивали кастаньеты, и на пределе печали звенел голос Рамона Ромеро:
— И сломать — нелегок труд,
и построить.
Не для каждой и сожгут
город Трою.
Пьем невкусное вино,
судим-рядим.
Слишком много сожжено шутки ради…
— «Поэма рассудка», — вспомнил он название. Иногда ему хотелось ненавидеть само это слово — рассудочность, рассудок. Рассудочно прикинули, слушали — постановили, погасили живое и нежное и назвали его приемлемым выходом. А на деле — всего лишь загнали глубоко на дно то, что всплывает погодя в другом облике.
— Я — Арлекин. Он приближается. Будьте осторожны.
— Я — Дервиш. Вышел на дистанцию огневого контакта. Машина летела по черной автостраде сквозь солнечный день, навстречу жемчужно-серому спортивному автомобилю, и он приготовил автомат, но показалось, что женское лицо, мелькнувшее за стеклом — то самое, нежность и беда, ненависть и любовь, жалость и злоба. Рассудок не преминул бы заявить, что он ошибается, но рассудок молчал, и он рванул руль, как узду, как рычаг стоп-крана, и машина дернулась, как-то нереально закружилась на асфальте, словно на скользком льду, словно конь, дробящий копытами распластанного вражеского воина, а через несколько то ли секунд, то ли веков время лопнуло, и машина провалилась в треск рвущегося металла, в ночь, в ночь, в ночь…
