Владислав Бахревский - Журнал «Приключения, Фантастика» 3 95
Зевнул так сладко, что и сотники зевнули. Выпил квасу из ковша.
— Черемуховый! Пейте! — пустил ковш по кругу. — Одно вам скажу. Буду в царях — будет всем благо. Крестьяне в моем царстве заживут, как дворяне, дворяне, как бояре, бояре, как цари. Утро вечера мудренее, милые люди. Спать я пошел. Скоро уж, чай, заутреня.
Забрался на лежанку, поворотился на бок, задышал ровно, как крепко заснувший человек.
2Петух пропел зарю, и заря послушно заливала небо и землю малиновым золотом.
— Вот мы и встали, — сказал Борис Федорович, дождавшись у окна солнца. — Нынче у нас 20-е февраля.
Морозы, как по заказу, сникли, и окно наполовину очистилось от узоров.
Сел в кресло, положил перед собою руки. Из пяти перстней три снял. Потом снял все. Один, с изумрудом, вернул на средний палец, на безымянный, к обручальному кольцу, присовокупил перстень с рубинами. Богатством не оскорби не оскорби и скоромностью.
— Не мало ли дала Ирина сотникам? Не обидела ли пятидесятников? Все ли придут, кому заплачено?
— Господи! Не оставь!
Екало сердце: играй, Борис, да не заигрывайся! Земский собор позавчера на коленях Бога просил в Успенском главном храме царства, чтоб он, Борис Федорович, смягчась сердцем, принял венец. С восторгом имя кричали. И Шуйские, и Сицкие, Телятевские с Ростовскими да Воротынскими! Перед ними, Рюриковичами, род Годуновых — холопский. Деваться некуда! За него Бога просили, за ненавистного им. Говорят, Федор Никитич Романов помалкивал да еще
Васька Голицын. Голицын — Гедиминович, царских кровей. Федор Никитич — племянник Ивану Грозному, двоюродный брат царю Федору… Правду ли сказали о Романове?
В ночь перед собором Борис Федорович тайно был в доме Федора Никитича. Чуть не до зари просидели, отворив друг другу сердца уж так настежь — дальше некуда.
Лобызая Федора Никитича, Борис, озаренный братской любовью, плакал, клялся головой и головами детей своих:
— Будешь ты мне первым советником, Федюша! Наитайнейшим! Без твоего слова не приму, не отрину. А коли память моя будет коротка, да заплатит род Годуновых кровью. Я твоему батюшке. Никите Романовичу, в последний час его обещал быть для тебя и для братьев твоих за отца. Коли изберут меня в цари, в тот же день тебе и Александру скажу боярство, Михайле — окольничего, Иван и Василий войдут в возраст — тоже получат окольничих. Ваньке Годунову — Ирину, сестру твою, высватаю.
Федор Никитич только помаргивал: не привык к бессонным ночам, смаривало.
Вздремывать, когда решается судьба мономаховой шапки?!
— Идут! — всполошенно вбежала в келию мать Александра.
Обида сжимала сердце Годунову. Обида и презрение. — Господи! Да ведь один я во сей Руси только и знаю, что есть такое быть на царстве. Пропасть не мерянная под ногами и такая же над головою и каждое слово — или змей или голубь.
Привскочил со стула, прильнул к окошку. Рыжая от шуб и шапок толпа простолюдья заполняла площадь.
— Пошли, Борис, к моему окну! Народ должен видеть нас вместе.
— Сначала покажись ты!
Он смотрел, как воду хлебал, нажаждавшись… Переодетые в простое платье приставы и сотники толкали людишек, и те, огрызаясь, посмеиваясь друг перед другом, опускались на колени. Зазевавшихся приставы лупили палками…
«Однако ж пришли и на колени встали», — сказал себе Борис, хотя тайно указал взыскать по два рубля с каждого, кто осмелится увильнуть от похода под царицыны окна. Два рубля деньги большие, стрельцам за год службы по пяти платят.
И вдруг похолодел. Где теперь Симеон Бекбулатович? Совсем из головы вышел. Посаженный в цари Иваном Грозным, Симеон Бекбулатович к несчастью своему носил титул тверского царя, и был в родстве с могущественными Мстиславскими, тоже Гедиминовичами. Борис Федорович о Симеоне заранее позаботился — ослепил. И все же где он теперь? Так же тих? Нет ли к нему гонцов, странников?
С мыслью о Симеоне, Борис тер бодягою щеки и, горя румянцем, подошел к царицыному окну.
— Масленица! Гулять бы да гулять, а они к тебе пришли, великая государыня!
— К тебе, Борис, они пришли! Я вместе с ними готова встать перед тобою на колени: прими венец.
— Я клятву дал — не быть на царстве! — он придумал это только что, изумив сестру.
Пришли выборные.
— Я клятву дал — не быть мне на царстве! — повторил им свое слово Годунов и прибавил: — Не смею! Не смею и помыслить на превысочайшую царскую степень такого великого и праведного царя. Простите меня грешного!
— Да как же? Да гоже ли? Что людям-то сказать?! — растерялись, испугались народные посланники.
Кто-то из священства принялся выставлять Борису его права на престол, которые были исчислены патриархом Иовом на соборе и которые составил для святейшего сам Борис:
«При светлых очах царя Ивана Васильевича был безотступно с несовершеннолетнего возраста, от премудрого царского разума царственным чинам и достоянию навык»… Государское здоровье царя Федора Ивановича хранил, как зеницу ока. Победил прегордого царя крымского! Города, которые были за Шведским королевством, взял, все Российское царство в тишине устроил. Святая вера сияет во вселенной выше всех!
— Простите меня, грешного! Простите! — твердил Борис, низко кланяясь звавшим его в цари, заплакал, наконец, и удалился.
3Ночью он был у немцев-астрологов. Трое старцев и юноша вышли к нему и поклонились. На лицах старцев он увидел смятение, на лице юноши страх.
— Звезды не жалуют меня? — спросил он весело и слегка задохнулся.
Старейший из астрологов протянул ему серебряную пластину с гороскопом.
— Мы исследовали все двенадцать домов твоей жизни, великий государь.
— Почему ты называешь меня государем? — спросил Борис и опять задохнулся.
— Мой — язык, воля же — звезд, стоящих над тобою, государь.
— Звезды пообещали мне царство?
— Они не обещают, они утверждают. Ты и сегодня для них царь царей.
Борис отер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот.
— Мне отрадно слышать это, но отчего на ваших лицах неуверенность?
Трое старцев упали на колени.
Борис взял за руки юношу.
— Что говорят звезды? Не опускай глаза. Не лги!
— Твоему царствованию — семь лет, великий государь.
Борис икнул. Засмеялся и опять икнул.
— Семь лет… Да хотя бы семь дней! Царь — это вечное имя в веках. Да хотя бы единый день!
Положил в ладонь юноши мешочек с золотом. Другой мешочек положил на стол.
— Возрадуйтесь вместе со мною. И забудьте об этом гороскопе. Да так забудьте, будто его и не было.
