Джеймс Блиш - Сеятели для звёзд
— Но, с другой стороны, — возразил Майклджон, — если ты опустишься чересчур близко у горы, твои тамошние приятели смогут запросто засечь парашют. Может быть, лучше всего было бы тебя выпустить во Впадину? Там столько валунов, трещин и прочего хлама, что радарное эхо будет совершенно беспомощным. У них не будет ни единого шанса засечь такую мошку, как человек на парашюте.
— Нет уж, спасибо. Остается еще оптическое наблюдение, а фольгу парашюта даже адаптанты не спутают с обломком скалы. Нужно высаживаться на другой стороне склона горы. Там я буду одновременно и в радарной, и в оптической тени. Кроме того, как я смогу выбраться из Впадины? Не зря ведь они установили станцию слежения на краю обрыва.
— Это верно, — заметил Майклджон. — Так, катапульта у меня уже нацелена. Я одеваюсь и встречаюсь с тобой снаружи, на корпусе.
— Ясно. Только скажи, что вы будете делать, пока меня не будет. Чтобы в случае чего не свистел впустую, вызывая вас.
Послышался металлический стук — открывали отсек скафандров Свени. Он уже надел крепежные ремни парашютов. Чтобы надеть респиратор и ларингофоны, потребовалось всего десять секунд. Больше Свени ничего не требовалось для защиты от окружающей среды, в которой человек мгновенно бы погиб, не будь на нем скафандра высшей защиты.
— Я останусь здесь триста дней. Энергия будет отключена, кроме самых необходимых систем, — произнес голос Майклджона, казавшийся теперь более далеким. — Предполагается, что что ты к тому времени уже как следует изучишь обстановку и познакомишься со своими друзьями. Я буду в постоянной готовности принять твое сообщение на условленной частоте. Тебе нужно послать лишь оговоренный кодом набор букв. Я введу сообщение в компьютер, тот выдаст мне инструкции, и я буду действовать в соответствии с ними. Если через триста дней от тебя не будет вестей, я на скорую руку помолюсь за душу бедняги Свени и отправлюсь восвояси. Больше, бог свидетель, мне ничего неизвестно.
— Достаточно и этого, — спокойно ответил Свени. — Пойдем.
Свени вышел наружу через личный шлюз. Как и у всех истинно межпланетных кораблей, у корабля Майклджона не было внешней обшивки. Он состоял из блоков-узлов, включавших жилую сферу и соединявшихся паутиной блоков и растяжек. Одна из самых длинных Т-образных балок была сейчас направлена в сторону объекта «эйч» на карте Хови. Эта балка и должна была послужить катапультой.
Свени поднял голову, глядя на шар спутника. Старое знакомое ощущение падения на миг вернулось к нему. Он опустил взгляд, ориентируя зрительное восприятие на корабль, пока ощущение падения не прошло полностью. Очень скоро он отправится к Ганимеду.
Из-за выпуклости жилой сферы показалась фигура Майклджона, скользящего подошвами скафандра по металлу кабины. В мешковатом безликом скафандре именно он казался сейчас нечеловеком.
— Готов? — спросил он.
Свени кивнул и лег лицом вниз на направляющую балку, защелкнув в положенных местах крепления своей упряжи. Он чувствовал прикосновение перчаток Майклджона к спине — закреплялась ранцевая реактивная установка. Но он ничего не видел, кроме деревянных салазок, которые будут предохранять тело от огня выхлопа.
— Порядок, — сказал пилот. — Удачи.
— Спасибо. Давай отсчет, Майки.
— Пять секунд до старта. Четыре, три, две, одна, пошел!
Реактивный ранец завибрировал и довольно ощутимо стукнул Свени между лопатками. Мгновенное ускорение надавило на ремни парашютной упряжи, салазки помчались вдоль направляющей балки.
Потом, освобожденные, они отделились от него и по дуге ушли куда-то вниз, быстро исчезнув среди звезд. Отделился и сам ранец, помчавшись вниз и вперед, сверкая огнем из сопла. Мгновенно рассеявшаяся волна жара от двигателя на миг вызвала у Свени головокружение. Потом ранец исчез. Ударившись о Ганимед, он разовьет такую скорость, что от него останется лишь небольшая воронка.
Остался лишь сам Свени, падавший вниз головой на поверхность Ганимеда.
2
Свени всегда хотел быть человеком. Он хотел этого с того момента в годах, подернутых дымкой детских воспоминаний, когда он понял, что подземный купол на Луне был его персональной Вселенной. Желание было смутным, каким-то обезличенным, но сильным, и со временем перешло в ледяную горькую тоску по несбыточному, дававшую о себе знать в манере держаться, и во внешнем виде, и во взгляде на мир, на свою уникальную повседневную жизнь, и во снах, которые по мере взросления Свени становились все более редкими, но и более сильными. Доходило до того, что подобный кошмар на несколько дней оставлял его полуоглушенным, словно после катастрофы, в которой он чудом уцелел.
Приданный Свени отряд психологов, психиатров и аналитиков делал что мог. Но они мало что могли. История болезни Свени содержала мало общего с тем, к чему была привычна любая система психиатрии, создаваемая людьми и для людей. Не могли члены научной команды согласовать между собой и то, что же считать основной целью такой терапии. Помочь ли Свени сжиться с факторами своей нечеловечности, или вместо этого, наоборот, раздувать искорку надежды, которую остальные немедицинские работники преподносили Свени, как единственную цель его существования.
Факты были просты и неумолимы. Свени был адаптантом — в его случае адаптированным к свирепому морозу, слабой гравитации и жиденькой атмосфере Ганимеда. Кровь в его сосудах, клетки его тканей — все это на девять десятых состояло из жидкого аммиака. Кости его — лед, дыхание — сложная водородно-метановая цепочка реакций, основанная не на железосодержащем катализирующем пигменте, а на разрыве и восстановлении мостика сульфидной связи. И если бы возникла такая необходимость, он смог бы продержаться долгие недели на диете лишь из одной каменной пыли.
Таким он был всегда. То, что заставило его стать таким, случилось в буквальном смысле еще до его зачатия. Клетка, которая была оплодотворена и потом развилась в зародыш Свени, была подвергнута целому комплексу воздействий — селективной обработке избирательными ядами, точечной рентгенотерапии, специальному метаболическому активированию плюс еще около пятидесяти других операций с совершенно непроизносимыми названиями. Вкупе все это окрестили «пантропологией». В вольном переводе это означало «трансформация всего» — и было действительно тем, чем называлось.
В той же степени, как пантропологи изменяли внешность и цикл жизнедеятельности Свени, изменяли и его духовный мир, обучение и даже его предков. Доктор Алфкон как-то гордо объяснил Свени через интерком, что по мановению руки адаптированные люди не возникают. Даже клетка-зародыш имела позади себя сотню поколений клеток, ступенчато изменявшихся из поколения в поколение, пока не возникла зигота, достаточно далеко ушедшая от теплой белковой жизни ко льду, цианидам и всему прочему, из чего сделаны такие мальчики, как Свени. Доктор Алфкон был снят со своей должности, когда в конце недели команда психологов прослушала записи всех разговоров Свени: кто и что говорил ему, и как он на это отвечал. Но Свени никогда не слышал известного детского стишка «из чего сделаны мальчики», и поэтому не испытал травмы по причине эдипова комплекса.
