Александр Громов - Крылья черепахи
Первая ассоциация – впереди в кромешной тьме заливали каток. Такая же вода, такой же клубящийся пар над нею. В следующую секунду я подумал, что мы чуть было не заехали в незамерзающий пруд, согретый промышленными сбросами, но и это предположение не выдержало самой поверхностной критики.
Шоссе уходило прямо в воду. Мелкая рябь у кромки подъедала уезженный снежок.
Водитель матюкнулся и полез из кабины. Окутанный туманом, подошел к самой воде, поскользнулся, замахал руками и избежал купания. Вернувшись назад, взгромоздился на свое сиденье – сыч сычом. Злобно хлопнул дверцей.
– Блин, оттуда ехал – не было этого…
– Совсем сухо было? – спросил я, не поверив.
– Лужа была. Большая, но лужа, а не эта хрень…
– Наверное, трубу какую-нибудь прорвало, – высказала предположение сухонькая бабуля, подобравшая свою раскладушку и крепко в нее вцепившаяся.
– Может, и трубу, – хмуро согласился шофер. – Ну вот что: я туда не поеду. Кранты. Как хотите.
– А может, проскочим? – бодро предложил я. – Ложбина вроде неглубокая.
– «Вроде»! – передразнил водитель. – Кому лучше знать, мне или тебе? Тут по уши. Зальет карбюратор – что тогда? Ждать, покуда вытащат? До утра? Это тебе не проспект.
В его словах был резон. В России, как известно, одна беда – дороги строят дураки. Я повертел головой туда-сюда. Чернота, и нигде ни одной фары. Потом сквозь лобовое стекло посмотрел на неуместный водоем, нагло преградивший нам путь. Или мне показалось, или кромка темной воды и впрямь мало-помалу приближалась к нам.
– Что делать-то будем?
– А что делать? Возвращаться в Радогду, и всех делов. Может, завтра доедете. Или на шоссе выходите, а там ловите частника.
– Значит, объехать это можно? – с деланой небрежностью вопросил я.
– Через Юрловку.
– Так в чем дело? Поехали.
– Сорок километров, и дорога дрянь. Двести рублей, – проявил водитель деловой подход.. – Хотите – скидываетесь, хотите – нет.
– Ох… – поморщилась бабуля. – А подешевле?
– Двести, – отрезал безжалостный шоферюга. Четверых пассажиров (не считая меня и одного ребенка неплатежеспособного возраста) вполне хватило бы, чтобы устроить громкую бесполезную склоку на тему «раз рейсовый, значит, обязан», и весь народный гнев разбился бы без толку о кровососа-водилу и форс-мажор местного значения. Не люблю склок.
Со вздохом я полез в бумажник.
– Так вам непременно в «Островок»? –недоверчиво спросила меня дежурная за застекленным барьером. Музицирующая радиоточка за ее спиной доверительно-хрипло сообщала, что ей нравится быть гитарной струною. Врешь, не выйдет.
– Непременно, – подтвердил я, протягивая в окошечко заполненную анкету, путевку и синюю книжицу Гильдии беллетристов. В позапрошлом году Гильдия выбила в «Островке» одно постоянное место для своих членов, и меня специально предупредили, чтобы я ни под каким видом не соглашался ни на что другое. Референции об «Островке» были самые благоприятные.
Спрятав рот за ладошкой, дежурная дама зевнула затяжным зевком с легким прискуливанием.
– Пораньше приехать не могли? Вопрос меня взбеленил. По своей, что ли, воле припозднился? Да и не так поздно еще было, часов одиннадцать.
– Пораньше не мог, – сказал я как можно суше.
– Ну, давайте ваши бумаги, – смилостивилась дежурная и раскрыла синюю корочку. – Хм, Мухин… Не слыхала. Вы известный?
– Маститый, – буркнул я.
Вокальный надрыв насчет гитарной струны смолк, и после малой паузы из радиоточки начал извергаться Киркоров. К этому моменту я был готов вызвонить Мишку Зимогорова по мобильнику и прямо сказать ему, что я думаю о нем и о разрекламированном им «классном местечке» среди такой-то и сякой-то природы. Всякое терпение имеет предел.
Зря я рассчитывал попасть в санаторий засветло. Поезд опоздал. Не имею представления, какие препятствия встретились ему на пути – снежные ли заносы, экстренные ли составы с левым мазутом, пущенные по встречной колее, озлобленные ли неплатежами местные работяги, устроившие посиделки на рельсах, – но только последние километров двадцать до Радогды он тащился, как издыхающий червяк. Дернется, протянет немного и снова встанет. Отдохнет перед очередным поползновением, содрогнется – и опять…
К мелким превратностям жизни можно и должно относиться философски – но только в том случае, если после одной бутылки «Гжелки» на двоих с соседом по купе ты не влил в себя пару пива. Разумеется, проводница успела закрыть оба туалета еще до предсмертных конвульсий поезда и имела вид торжествующей добродетели. Жизнь, мол, не должна казаться пассажиру медом, и вообще здесь пригородная санитарная зона – да мало ли, что лес кругом! Все равно зона. Спорить и канючить, теряя лицо, я не стал – пока терпелось.
А когда железная дорога решила, что уже вволю натешилась над пассажиром, поезд вдруг заскрипел, взвыл и в густеющих лесных сумерках, сбивая воздушной волной снег с еловых лап, рванулся вперед с такой прытью, будто увозил золотой запас от колчаковской конницы. Через десять минут я уже выпрыгивал на низкую платформу, зорко высматривая, «где тут у них». «Тут у них» оказалось неподалеку, и это обстоятельство на время примирило меня с действительностью.
Ненужные, несущественные личные подробности, скажете вы – и ошибетесь. Мне лучше знать, что существенно, а что нет. Вот когда я, как мы договорились, передам слово другому – тогда он, другой, и будет решать, о чем поведать миру, а о чем и умолчать. Его право. Иное дело, что многое при всем желании не удастся скрыть или исказить – дополнят и подправят. Причем с большим удовольствием.
Что до меня, то в опоздании поезда я подозреваю некий предварительный симптом, а справедливо ли – не мне судить. Просто подозрение, не больше.
От Мишки Зимогорова, лечившего в прошлом году в «Бодрости» свою экзему и действительно вернувшегося менее шелушащимся, чем обычно, я знал, что от Радогды до санатория час езды рейсовым автобусом. Судя по криво висевшему расписанию, я имел все шансы успеть на предпоследний рейс, не опоздай поезд. Теперь приходилось ждать последнего – пятьдесят минут. Как ни удивительно, ни одного частника поблизости не наблюдалось, а впрочем, чего еще ждать от такой дыры, как Радогда? Тут и поезд-то стоит одну минуту – надо думать, исключительно из уважения к почтенному возрасту городка да к его знаменитым народным промыслам, среди которых, как выяснилось, напрочь отсутствовал частный извоз.
Небо было черное. Провинциальные немигающие звезды устрашающей величины не смотрели оттуда – таращились. Во все зенки. Что мороз крепчал – это уж как водится. Март мартом, а ночью прихватит – не обрадуешься.
