Цысинь Лю - Темный лес
Существо, стоящее на коленях перед монолитом, издало набор звуков, которые муравей был неспособен понять:
— Какое счастье быть живым… Если не понимать этого, то как же можно задумываться о чем-то более сложном?
Существо издало еще один звук, подобный шелесту ветра в траве — вздох — и встало с колен.
Муравей продолжал ползти параллельно земле и обнаружил третье углубление. Оно было почти вертикальным, пока не повернуло вот так:
7Эта фигура муравью не понравилась. Крутой, неожиданный поворот зачастую предвещает опасность или сражение.
Голос первого существа заглушил дрожь земли. Муравей только сейчас понял, что второе существо уже стоит возле каменного объекта. Оно было невысоким и более хрупким, с седыми волосами, которые развевались на ветру и поблескивали серебром на темно-синем фоне неба.
Первое существо обернулось и поприветствовало второе:
— Доктор Е, не так ли?
— А вы… Сяо[1] Ло?
— Ло Цзи. Я учился в школе с Ян Дун. Почему вы… здесь?
— Тут спокойно, и легко добраться на автобусе. В последнее время я довольно часто прихожу сюда погулять.
— Примите мои соболезнования, доктор Е.
— Прошлого не воротишь…
В самом низу монолита муравей хотел повернуть вверх, но обнаружил впереди другую канавку, точно такую же, как и «9», по которой он добрался до «7». Муравей продолжил свой путь горизонтально, через «9», которая ему понравилась больше, чем «7» и «1», хоть он и не мог точно сказать почему. Его чувство прекрасного было весьма примитивно. Проползая через «9», он ощущал невнятное удовольствие — некое одноклеточное счастье. Чувства эстетики и удовольствия у муравьев не развиваются с течением времени — какими они были сто миллионов лет назад, такими же останутся и еще через сто миллионов лет.
— Сяо Ло, Дундун часто упоминала вас. Она говорила, что вы занимаетесь… астрономией?
— Это было давно. Теперь я преподаю социологию в колледже. В вашем, кстати, хоть вы уже отошли от дел, когда я приступил к работе.
— Социология? Это крутая перемена.
— Пожалуй. Ян Дун всегда утверждала, что я не создан для работы над чем-то одним.
— Она не шутила, когда говорила, что вы умны.
— Я всего лишь способный. До уровня вашей дочери не дотягиваю. Просто я почувствовал, что астрономия — наука тяжелая, неподатливая, как слиток металла. Социология же как деревяшка; где-нибудь всегда найдется слабое место, чтобы проковырять для себя дырку. Работать в области социологии легче.
В надежде найти еще одно «9», муравей продолжал ползти горизонтально. Однако следующая канавка, которую он нашел, была простой линией, такой же, как и самая первая, только длиннее, чем «1», лежала на боку и не имела маленьких канавок на концах:
—— Не говорите так о себе. Это жизнь обычных людей. Не всем дано быть такими, как Дундун.
— Но я и вправду не амбициозен. Плыву себе по течению…
— Тогда я могу кое-что предложить. Почему бы вам не изучать космическую социологию?
— Космическую социологию?
— Это случайно пришедшее в голову название. Предположим, что во Вселенной имеется множество цивилизаций. Столько же, сколько и звезд. Очень много. Из этих цивилизаций состоит космическое общество. Космическая социология — это наука о природе такого сверхобщества.
Муравей не уполз далеко. Он надеялся, что выбравшись из «—», найдет приятную взору «9». Но вместо того обнаружил «2» — с приятной кривой, оканчивающейся, однако, столь же пугающим, сулящим неопределенное будущее острым углом, как и «7». Муравей пополз дальше, к следующей канавке, которая оказалась замкнутым кольцом: «0». Эта фигура была частью «9», но представляла собой ловушку. Жизнь нуждается не только в гладком пути, но и в направлении — нельзя постоянно возвращаться к исходной точке. Это муравей понимал. Впереди были еще два углубления, но муравей потерял интерес. Он вновь устремился наверх.
— Но… мы пока знаем только об одной цивилизации — нашей собственной.
— Вот поэтому никто еще такой науки не придумал. Это ваш шанс.
— Очень интересно, доктор Е. Продолжайте, пожалуйста.
— Я полагаю, что эта наука может объединить обе ваши специальности. Математическая структура космической социологии проще, чем человеческой.
— Почему вы так думаете?
Е Вэньцзе указала на небо. На западе догорали последние лучи заката. Звезд было так немного, что их все можно было пересчитать по пальцам. Нетрудно было вспомнить, как выглядел мир лишь мгновение назад: бескрайний простор, а над ним — голубая пустота, лицо без зрачков, как у мраморной статуи. Зато теперь, хоть звезд светилось всего ничего, в гигантских глазах загорелись зрачки. Пустота заполнилась, и Вселенная стала зрячей. Звезды были маленькими серебристыми точками, которые намекали на какое-то беспокойство их создателя. Космический скульптор чувствовал необходимость разбросать зрачки по Вселенной, но в то же время ужасно боялся дать ей зрение. Маленькие звездочки, рассеянные по огромному пространству, были компромиссом между желанием и страхом — но, прежде всего, проявлением осторожности.
— Вы видите, что звезды — это точки? Хаос и случай влияют на устройство любого цивилизованного общества во Вселенной. Но дистанция размывает их влияние. Поэтому такие удаленные цивилизации можно рассматривать как точки отсчета, к которым относительно несложно применить математические методы анализа.
— Но ведь в вашей космической социологии нечего изучать, доктор Е. Ни опросы, ни эксперименты невозможны.
— Разумеется, результат ваших исследований будет чисто теоретическим. Начните с нескольких простых аксиом, как в эвклидовой геометрии, а затем выведите из них всю теорию.
— Весьма любопытно. Но какими, по вашему мнению, могли бы быть такие аксиомы?
— Аксиома первая: выживание является основной потребностью цивилизации. Аксиома вторая: цивилизация непрерывно растет и расширяется, но объем вещества во Вселенной остается неизменным.
Муравей прополз немного и заметил, что наверху есть еще много углублений, образующих сложный лабиринт. Муравей мог ощущать форму и был уверен в своей способности разобраться с ними. Но из-за ограниченной памяти он был вынужден забыть те фигуры, через которые прополз раньше. Он не сожалел, что забыл «9»: потеря знаний была частью его жизни. Ему нужно было постоянно хранить лишь несколько воспоминаний; они были закодированы в его генах, в той области памяти, которую мы называем инстинктом.
Очистив память, муравей заполз в лабиринт. Сделав несколько поворотов, он своим нехитрым разумом определил еще одну фигуру: китайский иероглиф «му», означающий «могила» — хотя муравей не знал ни иероглифа, ни его смысла. Выше находился еще один набор углублений, на этот раз попроще. Но, чтобы продолжить исследования, муравей был вынужден забыть «му». Он попал в великолепную канавку, своей формой напомнившую ему брюшко мертвого кузнечика, которого он не так давно нашел. Канавка вскоре приняла форму иероглифа «чжи» — притяжательного местоимения. Выше муравей нашел еще две бороздки. Первая, в форме двух каплевидных углублений и брюшка кузнечика, являлась иероглифом «дун», который означал «зима». Верхняя бороздка состояла из двух частей; вместе они были иероглифом «ян», означавшим «тополь». Это была последняя фигура, которую муравей запомнил, и единственная, которую он удержал в памяти. Все обнаруженные ранее интересные фигуры были забыты.
