Юрий Брайдер - Евангелие от Тимофея. Клинки максаров. Бастионы Дита
– Скоро мы с ним свидимся?
– Скоро. За четверть месяца дойдем, а то и раньше. Смотри! – вдруг крикнул он. – Там, на берегу!
Непонятно почему, но Ирлеф шуму не подняла, хотя в данный момент к ней приближался дюжий молодец в длинной, почти до колен рубахе из небеленого полотна и в мягких кожаных сапогах, перевязанных многочисленными ремешками. Был он вроде безоружен и выглядел вполне миролюбиво. После несколько запоздалого окрика Ирлеф: «Стой на месте! Подними руки!», он покорно остановился в трех шагах от направленного на него ружейного дула и начал медленно поднимать длинные мосластые лапы. Его левая кисть с растопыренными пальцами уже обнажилась, а правая почему-то до сих пор скрывалась в чересчур просторных складках рукава.
– Стреляй! – что было мочи заорал я. – Стреляй, глупая!
Но мое предупреждение запоздало. Правый рукав, оказавшийся чуть ли не на полтора метра длинней обычного, развернувшись, упал вниз, словно в нем был зашит свинцовый слиток (так, кстати, оно и было), а затем описал стремительную горизонтальную дугу. К счастью, удар этого потаенного кистеня не достиг Ирлеф, но выбитое из ее рук ружье улетело в кусты. Правда, Блюстительница Заветов не подкачала – упав, словно от страха, на спину, она дождалась, пока противник шагнет вперед, и уж тут врезала ему обеими ногами в пах. Мы в это время, поднимая фонтаны брызг, уже мчались к берегу. Однако путь нам заступили неизвестно откуда взявшиеся удальцы, вооруженные уже не свинчатками, а длинными копьями со страшными серпообразными наконечниками. Сразу было ясно, что снести такой штукой голову – плевое дело. Даже мне несдобровать, если удар угодит в шею – яремная вена вкупе с сонной артерией, да еще, пожалуй, глаза были самыми уязвимыми частями моего тела. Ситуация осложнялась еще и тем, что хоть Ирлеф и отмахивалась тесаком от наседавших на нее троих врагов (первый все еще катался по траве, как только что охолощенный жеребец), ее обезоружили, сбили с ног и прижали к земле остриями копий.
– Остановитесь! – крикнул нам на языке урвакшей один из копейщиков. – Еще шаг, и ваш спутник расстанется с жизнью.
– Что вам надо? – не спуская глаз с поверженной Ирлеф, прохрипел я.
– Помощи и совета, – последовал ответ.
– Разве так у добрых людей принято просить их?
– А как же иначе? – удивились копейщики. – Попробуй по-иному замани к нам гостей. Ведь если помощь окажется бесполезной, а совет – пустым, вам не поздоровится.
– Хорошо. Отпустите нашего спутника, и мы добровольно пойдем за вами.
– Нет уж! – дружно возразили мне. – Сначала мы вам ручки свяжем, а уж потом тронемся. И нам спокойнее, и вам лишнего соблазна не будет.
– Может, сначала оговорим все толком. – Хавр, видно, еще не потерял надежду на изменение невыгодной для нас ситуации.
– Что тут оговаривать! – на него замахали руками и копьями. – За ладный совет – наградим! За пустопорожний – покараем!
Народу каплюжников, у которого мы оказались в плену (а может быть – в гостях), совет и помощь требовались в деле весьма деликатного свойства: разочаровавшись в своей прежней религии, однако не отваживаясь вступить на губительную стезю атеизма, они изнывали от желания приобщиться к какой-нибудь новой вере. А поскольку миссионеры в их края что-то не торопились, в соседние земли были высланы летучие отряды, отлавливавшие всех встречных-поперечных, кто в принципе мог быть причастен к богам, духам, дьяволам, теням умерших и прочей царящей над человеком нежитью. Немало безбожного или просто косноязычного люда сложило головы перед главным (а ныне пустующим) храмом каплюжников, потому что мало было убедить собрание старейшин в преимуществе той или иной религии, требовалось еще и выиграть публичный диспут у жрецов предыдущего, низвергнутого божества, которые тоже рисковали жизнью и потому могли заспорить до обморока кого угодно.
Старейшины, которым давно пора было расходиться по родным селениям, где без благословения нового Господа даже и сеять не собирались, решили теологический спор в долгий ящик не откладывать. Даже не покормив, нас выгнали на лобное место перед семиугольным каменным храмом, бесспорная величественность которого несколько умалялась тростниковой кровлей и следами погрома внутри. Иерархи отринутой веры числом под дюжину выглядели весьма неплохо, хотя и были закованы в цепи. Старейшины, самый пожилой из которых мог бы еще, наверное, и быка завалить, и молодку трахнуть, расселись вокруг нас прямо на земле. На противоположном конце площади мастеровые подновляли порядком обветшавший эшафот универсального назначения – и виселица на нем имелась, и плаха, и остро заточенные колья.
– К какой же вере мы их склонять будем? – едва ли не с отчаянием спросил меня Хавр. – В жизни ни во что другое, кроме силы и удачи, не верил. Дай волю Ирлеф, она такого наплетет про Изнанку, про ее исчадий да про свои Заветы, что нас сразу по суставам разберут. К тому же она и языка не знает. Придется тебе отбрехиваться. Уж ты-то о всяких чудесах не понаслышке знаешь. Вспомни что-нибудь или придумай. Главное, чтобы новый боженька этим увальням по душе пришелся.
– Знать бы хоть, за что они старому отставку дали, – пробормотал я.
Поскольку мы разговаривали по-урвакшски, Ирлеф ничего не понимала, а только с укоризной зыркала на нас своими чистыми голубыми глазищами.
В соответствии с местным этикетом диспут начал делегат от наших оппонентов – благообразный осанистый мужик с золотой булавкой в ноздре. Обращаясь не столько к нам, сколько к многочисленной аудитории земляков, он принялся нахваливать своего Бога, именуемого Важлаком, Бога милостивого и справедливого, врачующего, дарующего, приносящего успех и спасение от нужды, покровительствующего воинам, земледельцам и повивальным бабкам, некогда породившего из своих сновидений первую женщину-каплюжницу, а потом и оплодотворившего ее своим семенем, Бога-заступника и страстотерпца, ныне облыжно оболганного, невинно развенчанного и лишенного законных приношений.
– Ишь ты какую харю наел на этих приношениях, – негромко заметил Хавр. – Боженьке небось и малой толики не перепадало. – Не вмешиваясь в суть предстоящей заумной дискуссии, Хавр намеревался наглыми замечаниями вывести жреца из себя. С гневливыми легче спорить.
– Конечно, Важлак не всегда был справедлив к своим детям, – покосившись на Хавра, продолжал жрец. – Случались при нем и моры, и междуусобицы, и неурожаи, и военные поражения. Эти ошибки мы признаем. Хотя трудно что-то требовать от Бога, если зерно посеяно в самую засуху, как это было три года назад. Или разве виноват тот самый проклятый вами Важлак, что перепившееся пивом войско утонуло в болоте?
