Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы
Я в отчаянии. Умоляю.
Ниже номер телефона – пять цифр. И подпись.
Несмотря на серьезность послания, я смотрю на письмо и начинаю смеяться. Не могу остановиться: черт, черт, черт – ничего ведь смешного. Наверное, это нервы. Дальний родственник Эдгара Алана, говорите? Истеричный секундант, говорите? Ну еще бы.
Подпись внизу гласит: «Ян Поланский».
…Я включаю краны, чтобы набрать ванну, начинаю намыливать лицо. «Лучшее миндальное мыло от Галогиуса и К°» сообщает надпись на зеленой жестяной коробке. Оттуда мне снисходительно улыбается джентльмен с закрученными усами. Беру бритву и думаю: Ян.
Что у него там стряслось? Понизили в должности? Господин начальник Канцелярии ввел проверку на уровень умственного развития?
Чем я-то могу помочь?
Я даже не помню, в каком учреждении он служит.
Лезвие идет по щеке. Потом я полощу его в тазике. Срезанные щетинки плавают в запахе миндаля.
Я поднимаю голову и смотрю на себя в зеркало.
– Вы правы, Ян, – говорю. – Я обещал.
Недобрившись, как есть, с намыленной щекой и бритвой в руке, иду в прихожую. В зеркале с черной оправой отражается высокий полуголый человек. Пена на подбородке, лихорадочный блеск глаз, блеск отточенного лезвия. Просто какой-то Безумный Тим, не к ночи будь помянут.
Снимаю трубку. Голос телефонистки.
– Девушка, будьте добры соединить. Номер… – я диктую комбинацию, сверяясь с листком.
Щелкает соединение.
Гудки.
– Департамент дорог, инспектор Ходжес у аппарата, – усталый сонный голос.
– Мне нужен некто Ян Поланский.
– Минутку… – шум, голоса. – Его сейчас нет.
Честно говоря, я даже рад.
– А когда будет?
– Боюсь, только завтра. Вы вообще по какому во…
Дзынь! Я опускаю трубку на рычаг. Все. Моя совесть чиста.
Ну, или почти чиста.
«В девять вечера на площади у Оперы, – я не хочу этого писать, но пишу. – У фонтана».
Я завинчиваю патрон, выставляю на верньерах код и опускаю капсулу в прорезь приемника. Перевожу рычаг вниз. Вжиик.
Поршневой затвор досылает капсулу как маленький снаряд – в приемную камеру. По сути, это та же пушка, только пневматическая. А значит, по моей специальности – я все-таки пушкарь. Навигацкая школа, артиллерийский класс с отличием.
Приготовиться… залп!
С силой дергаю рычаг отправки.
Пшик. И письмо улетает через весь город в Слободу… или где вы там живете, Ян?
Приятного чтения. А мне пора заканчивать бритье.
3. ОтецВоспоминание: мне восемь лет. Утро. Я заглядываю в кабинет отца через дверную щель. Человек в черном стоит ко мне спиной.
Человек худой и высокий – даже выше отца – в дешевом мятом костюме. На ворсистой ткани налипли пыль и обрывки ниток. При виде его бледных рук меня охватывает дрожь. Пальцы человека тонкие и гибкие, беспрестанно шевелятся – как белые черви. Голый затылок отражает свет ламп.
– Поздравляю! Эти ваши новые динамические маски великолепны, – говорит человек.
Отец вскидывает голову, на его лице – отвращение.
– Снимите немедленно эту мерзость!
– Раньше вы не были столь чувствительны, Джон.
Джон? Я не вижу лица человека, но знаю, что он усмехается. Эта усмешка увеличивается, расширяется, проходит сквозь меня, оставляя на коже жирный черный след. Я чувствую себя… грязным. Запятнанным. Порча.
– Меня зовут Константин Дантон. – Лицо отца идет пятнами. – Снимайте!
– Конечно, как скажете, господин Дантон.
Человек поднимает руки к лицу, я не вижу, что происходит (хотя сгораю от любопытства). Он отнимает руки – в ладонях что-то белесое, похожее на медузу с иглами. Я протираю глаза. Так и есть. Иглы мягкие и изгибаются. Резиновые, думаю я.
Во мне дрожит струна – страх. И тайна.
– Зачем вы явились?!
Человек пожимает плечами.
– Могу уйти.
Он начинает поворачиваться – почему-то невыносимо медленно – мне кажется, что сейчас я увижу его лицо, разгляжу, опознаю. Но нет. Не успеваю.
– Анжелис! Северин! Да стойте же вы!
Человек поворачивается обратно. Черт.
– Теперь меня зовут Гиллиус. Доктор медицины Мартин Гиллиус.
– Я…
– А вы – мой карманный гений, Константин. Не забывайте об этом.
Лицо отца уже красно-белое, с каким-то синюшным отливом.
– Что вам нужно на этот раз?!
– Не горячитесь, дорогой Константин. Это в наших общих интересах.
Человек смотрит на отца в упор. Внимание его физически ощутимо – словно вытянутый извивающийся отросток на лбу рыбы-удильщика.
– Вы готовы? Я хочу, чтобы вы создали для меня жизнь, Константин. Настоящую жизнь.
Отец некоторое время молчит, открыв рот. Потом говорит:
– Но я же не биолог, я инженер! Я работаю с металлом.
– Именно. Вы инженер, работаете с металлом. – Я не вижу этой улыбки, но знаю, что она ужасающа. – Теперь вы понимаете, Константин, какую жизнь я имею в виду?
Никогда раньше я не видел отца таким потерянным. Даже когда мама заболела.
– Вы говорили, это в интересах нас обоих? Почему?
– Гельда Дантон. Ей уже недолго осталось.
Мама!
– Откуда… откуда вы знаете?!
Назвавшийся Гиллиусом пожимает плечами:
– Я не инженер, я врач. Вы работаете с металлом, Дантон, я работаю с телами.
Ма-ма.
– Я медик, – продолжает Гиллиус. – Мое призвание, мой талант – совмещать несовместимое, сращивать чуждое, сочетать несочетаемое. И есть только один способ этого добиться – да, Константин, вы правильно побледнели. Это насилие. Хирургическое вмешательство. Но я действительно могу помочь.
Отец некоторое время молчит. Усилием воли берет себя в руки.
– Так что именно вам нужно?
Гиллиус сгибает пальцы, словно держит на ладони что-то большое и скользкое. Потом его пальцы начинают то сжиматься, то разжиматься. Тук, ту-тук. Тук, ту-тук.
И я с ужасом понимаю, что мне это напоминает.
4. Сиамская лавкаГолова гориллы смотрит на меня с верхней полки.
Глаза выпучены. Черные ноздри выдыхают желтоватую мутную жидкость. Один глаз налит кровью, другой – мудростью.
Мой предполагаемый предок смотрит на меня из бутылки с сиамской водкой.
Между нами стекло и миллион лет эволюции.
– Это наша гордость, – говорит сиамец и делает рукой: прошу.
Я следую за ним. За бамбуковой занавесью смешаны в равных пропорциях мрак и мягкий свет. Пыль мелкой взвесью кружит в воздухе. Бамбуковые палочки позади меня выстукивают «дук-дудук», «дук-дудук».
Комната для гостей. Красные циновки на стенах украшены сиамскими надписями. Подушки из разноцветной ткани раскиданы на круглом диване, разделенном на черное и белое. Символ добра и зла. В каждой половине есть изъян – вкрапление другого цвета. На диване возлежит девушка-сиамка, изогнув стан и подложив под голову руку. Темные волосы в высокой прическе. Раскосые глаза будто вырезаны ножом. Глядя на меня, сиамка грациозно поднимается…
