Александр Шалимов - Охотники за динозаврами
— Я видел, — упрямо повторил Жамбал, — здесь… Идти надо…
Пигастер нахмурился и посветил вокруг карманным фонариком. Батсур расстелил рядом с брезентом кошму из грубого войлока. Американец торопливо перебрался на нее и сел, поджав под себя ноги.
— Здесь теплее, — пояснил он и погасил фонарь. Батсур легонько подтолкнул Озерова локтем.
— Однажды паук сыграл скверную шутку с одним журналистом, — сказал Аркадий, попыхивая трубкой. — Журналисту пришлось ночевать в полевом стане. Дело было в Туркмении на окраине пустыни. Там водились каракурты… Журналист был не из робких, но каракуртов боялся смертельно. Он решил не спать всю ночь, однако перед рассветом задремал. Проснулся от ощущения, что по руке кто‑то ползет. Он открыл глаза и увидел на своем мизинце небольшого черного паука. Парень чуть не сошел с ума от страха. Он лежал, боясь пошевелиться, ни жив ни мертв и с замирающим сердцем ждал, когда паук сползет с пальца. А паук все сидел и не думал никуда уползать. У журналиста затекла рука и онемело тело… Проснулся его сосед, увидел черного паука, тоже перетрусил и посоветовал быстрым движением стряхнуть каракурта. Журналист шевельнул рукой, но недостаточно резко. Паук свалился, но успел укусить его в палец. Подняли тревогу, и колхозный кузнец предложил журналисту единственный путь к спасению: немедленно отрубить укушенный палец. Бедняге пришлось согласиться. Операцию произвел кузнец. Журналист не успел даже сообразить, что происходит, как одним пальцем у него стало меньше. Увидев кровь, он потерял сознание. Когда его привели в чувство, кузнец стоял рядом и со смущенной миной пробовал извиняться. Журналист начал было бормотать слова благодарности, но кузнец, сокрушенно покачивая головой, объяснил, что паука уже поймали ребятишки. Он оказался совсем не каракуртом, а безобидным крестовиком…
— О чем рассказывал Аркадий Михайлович? — тихо спросил Жора у Батсура.
Батсур, посмеиваясь, повторил по–русски историю о крестовике, принятом за каракурта.
— А вы знаете, что эти пауки чрезвычайно быстро размножаются? — послышался из темноты нервный голос Пигастера. — Каждая самка каракурта откладывает осенью тысячи яичек. Яички она помещает в сплетенные из паутины коконы. Весной молодые пауки вылезают из коконов, выпускают длинные паутиновые нити, и на этих нитях весенние ветры разносят их на большие, расстояния. А осенью каждая молоденькая самка снова оставляет тысячеголовое потомство. Каракурты могли бы быстро завоевать пустыни, если бы не птицы… Скверно, если тут действительно гнездятся эти пауки, — заключил американец. — По одному они обычно не встречаются.
— Клянусь усами главного ламы, — сказал Батсур, — мне начало казаться, будто что‑то ползает по спине под ватником.
— Русские в таком случае говорят: мороз побежал по коже, — невесело усмехнулся Пигастер.
— Батсур, быстро расстегни и сбрось ватник, — приказал Озеров и осветил молодого монгола ярким снопом света карманного фонаря.
Побледневший Батсур пробежал пальцами по пуговицам ватной куртки и почти незаметным движением плеч сбросил ее на брезент.
Жора и Жамбал громко вскрикнули.
На белой рубашке Батсура между лопаток сидел большой бархатно–черный паук.
— Не шевелиться, — прошептал Озеров. Легким движением руки он смахнул паука на брезент и раздавил записной книжкой.
— Спасибо, дорогой, — просто сказал Батсур и погладил Аркадия по плечу.
— Гм, значит, рабочий не ошибся, — процедил сквозь зубы мистер Пигастер, разглядывая раздавленное насекомое. — Проклятая страна, — голос американца дрогнул.
Снова тщательно осмотрели площадку лагеря и обнаружили еще одного каракурта, который быстро пробежал между камнями и скрылся. Больше никого не нашли.
Посовещавшись, решили не менять места лагеря.
— Чтобы не ломать ног в темноте, — сказал Озеров. Жам–бал, что‑то бормоча по–монгольски, окружил место ночлега кольцом из вьючных веревок.
— Каракурт такой веревка не любит, — объяснил он Жоре. — Может, не придет…
— А если перепрыгнет?
— Если перепрыгнет, тогда, может, придет…
В эту ночь мистер Пигастер не сомкнул глаз.
***
На следующее утро начали подъем на перевал. Об инциденте с каракуртами никто уже не вспоминал. Только Жора во время одного из кратких привалов тихо сказал Батсуру:
— А наш мистер сегодня не улыбается. Наверно, ему везде чудятся каракурты. Даже не присел ни на одном привале.
— Ты, Жора, смелый парень, — похвалил Батсур. — Сегодня днем ничего не боишься, правда?..
Жора покраснел, но смолчал.
Этот Батсур видит людей насквозь. Как он догадался, что Жора вчера перетрусил? А, откровенно говоря, перетрусил Жора здорово. Кто знает, сколько таких каракуртов гнездилось в верховьях ущелья, где стоял лагерь! Проснешься, а черный паук сидит на тебе. У Жоры противно дрожали пальцы, когда он настраивал передатчик. В шорохе и тресках ничего нельзя было разобрать. Жора так и не сумел установить радиосвязи с автоколонной. Вероятно, в этом были виноваты каракурты. Хуже, что не удалось наладить связь и сегодня утром. В наушниках трещало, как во время сильнейшей грозы. По–видимому, была какая‑то неисправность в приемнике, но какая, Жора не знал.
— Скажут еще, что ничего не понимаю в радио, — испугался Жора. Он даже вспотел под спокойным взглядом Озерова, терпеливо ожидавшего установления связи, и соврал, что автоколонна не отзывается.
— Может, местные помехи, — мрачно размышлял он, шагая возле Батсура. — Но откуда?
Батсур с улыбкой приглядывался к хмурой физиономии Жоры. Потом хлопнул его по плечу.
— Не расстраивайся, богатырь. И не сердись. От гнева стареешь, от смеха молодеешь. Смейся — все хорошо будет.
В полдень маленький караван достиг перевала. Это произошло как‑то неожиданно. Люди упрямо карабкались вверх с уступа на уступ. С трудом вытаскивали отяжелевшие ноги из горячих осыпей, с шуршанием ползущих вниз по крутым склонам. Тянули и подталкивали выбивающихся из сил лошадей. Смотрели только, куда поставить ногу при следующем шаге. Никто не глядел вверх.
И вдруг горячий ветер Джунгарской Гоби пахнул в потные лица, сорвал и унес вниз широкополую шляпу Озерова. Скалы расступились. Подъем кончился. Путешественники стояли на узкой седловине, зажатой среди высоких обрывов. Коричневые скалы гигантскими ступенями спускались далеко вниз к плоским котловинам и плато великой пограничной пустыни. Желтые пески терялись в знойной дымке, а над ними, замыкая южный горизонт, висела в воздухе волнистая белая нить — не то облака, не то снега далеких гор.