Федор Чешко - На берегах тумана
Первое время Истовые всячески пытались понять, кто он есть и какую пользу в нем находила ведунья с Лесистого Склона. Некоторые из их способов дознавания ужаснули бы даже ниргуанских людоедов, и все-таки Вечный Старец сумел не раскрыть ни одной из своих тайн. Потом, убедившись в его бесполезности, Истовые забыли о нем — кормление безмозглого старца превратилось у них в нечто среднее между обычаем и привычкой. А потом ученейший многознатец вновь стал предметом лихорадочного интереса — это когда Истовые осознали, что он если и не вечен, то, во всяком случае, необычайно долговечен. И вновь началось старательное выколачивание, вытрясание, выжимание — на этот раз тайны его сохранности, которую Истовые очень хотели использовать для продления собственных жизней.
Все-таки Леф помимо воли проникся уважением к родителю Фурста: надо быть очень сильным человеком, чтобы пережить все это и не сломаться, не одичать, не соблазниться беззаботной сытостью домашней скотины. Да и, в конце концов, кто вправе его судить? Ты, к примеру, тоже одно время не больно-то перебирал способы сведения счетов и частенько совал нос куда не следовало. Твоя глупость погубила только одного человека, но ведь нелепо же сравнивать тебя с таким мудрецом, как свитский знаток всех известных людям наук! А будь у тебя хоть половина его сил и возможностей, еще неизвестно, кто бы из вас натворил больших бед.
Вечный Старец, наверное, хотел еще многое сказать своему сыну (он ведь говорил только для сына, для него одного). Объяснения, оправдания — все это непременно было бы произнесено, если бы оказалось посильным для изможденной столетними муками души. Речь Фурстова родителя мало-помалу сделалась сбивчивой, невнятной, бессвязной, подбородок его вяло уткнулся в грудь, а вскоре и сам он мягко повалился на бок, вздрогнул раз-другой и затих. Нет-нет, страшного не случилось. Это был всего лишь сон — внезапный и непобедимый, как обморок. Фурст метнулся было к отцу, затем, поняв, негодующе обернулся к Гуфе, но та медленно покачала головой:
— Я ни при чем. Он переустал, умучил себя. Теперь будет спать. Это для лучше ему, пусть, не разбуждай.
Фурст послушно вернулся, сел на прежнее место и вновь затеял расправу над полуистлевшими сучьями. Ему явно было все равно, на ком или чем срывать дурное настроение. Отобрали хворост — изругал всех ученых людей, сколько их есть и было от рождения Ветров; отвлекли от ученых — придрался к Гуфиной речи. Впрочем, вольный эрц-капитан не до конца утратил власть над своими чувствами. Или на серьезную ссору ему просто не хватило сил? Ведь Гуфины слова о том, будто она сама знает, что и как говорить, легче легкого было истолковать как почти непростительную дерзость: если дело вовсе не в плохом знании языка, то упорное игнорирование вежливого обращения сильно смахивает на сознательное желание оскорбить.
Побаиваясь, что затянувшаяся молчанка — лишь преддверие нового взрыва Фурстовой озлобленности, Леф поторопился заговорить:
— Меня, конечно, ко всяким там высокоумственным заключениям приобщать бесполезнее, чем учить краба плеваться, и все-таки... Вот вспомните, господин эрц-капитан: перед своим уходом вы рассказали, что орденские думают переселяться за Мглу... ну, за Прорву то есть, и после этого ее завалить. И что вроде у вас имеются взрывчатые зелья, которым такое под силу. А со слов вашего батюшки получается, будто бы Прорва и есть причина всех бед. Так, может быть, если ее засыпать, то все станет как надо? Ну, линия эта растреклятая опять срастется, и миры расцепятся наконец?
Фурст криво усмехнулся и снова зашарил под каблуками в поисках очередной палки.
— Додумался-таки... — с непонятной горечью сказал он. — Коли даже ты догадался, то припожаловавшая с тобою достойная дама и подавно уразумела... Легче легкого, правда? Бочонков десять прикопать у подножий окрестных утесов, протянуть к ним равновеликие пороховые шнуры, запалить, и... Только имеется тут одна предосаднейшая загвоздка: Катастрофа. Понимаешь, маленький, если произошедшее повторимо, то повторится оно со всеми подробностями. Не знаю, сильно ли затронули беды столетней давности прочие земли, но уж нашим-то зацепившимся кусочкам достанется полной мерой — как тогда... — Фурст выволок-таки из-под подошв сучковатую ветку, изломал ее и швырнул в костер. — Мой батюшка натворил бед по неосмотрительности, хоть какое-то ему извинение. А уж мы, если решимся...
Фурст замолчал. Леф немного выждал, потом сказал тихонько:
— Но если оставить по-нынешнему, придется всем пропадать...
— "Благородство намеченной цели лазурным сиянием изливается на ведущие к ней пути, и в сиянии этом даже грязь обретает способность сверкать прозрачней и чище драгоценных каменьев..." — выразительно процитировал Фурст. — Так учат всемилостивейшие орденские священства, которых ты, мой маленький душевный дружочек, совершенно справедливо не жалуешь.
Леф только вздохнул в ответ. Парню вспомнился дом с башенкой, одна из первых бесед с высокоученым эрц-капитаном, его слова о том, что никто не имеет права подменять собственной волей судьбу другого человека. В свое время такие соображения не позволили Фурсту даже учредить бдительную опеку для сбережения нужного ему паренька от всяческих опасных случайностей, которыми так богата жизнь Арсдилона. А нынче-то речь не об одном человеке идет. Нынче речь идет о таком количестве судеб, что и подумать жутко.
— Не понимаю, — растерянно протянул виртуоз стали. — Выходит, что из опасения за благополучие нынешних соотечественников вы готовы примириться с поголовной гибелью их потомков?
Леф вдруг предостерегающе вскинул руку:
— Постойте, господин Учитель! Почтеннейший эрц-капитан еще не изволил вникнуть во все обстоятельства дела. — Он обернулся к Фурсту. — Тут, видите ли, есть две загвоздочки. Во-первых, ваш досточтимый батюшка нарушил исконную естественность событий, так что уничтожить последствие его вмешательства и означает предоставить людей их настоящей судьбе. Что же касается необходимости определять участь многих людей, то (извините мою дерзость) от этого вам увильнуть уже не удастся. Какое бы решение вы ни приняли — взрывать либо не взрывать Прорву, — оно все равно будет решением участи множества людей и даже поколений. Тут ведь речь не о том, делать или не делать, тут даже бездействие получится действием. Разве не так?
Высокоученый эрц-капитан Фурст оторопело уставился на парня. Потом, сухонько рассмеявшись, обернулся к начальнику своей охраны и вымолвил:
— А маленький-то вырос! Ведь уел меня, старика, — не сходя с места, уел и костей не выплюнул. Ай да дружочек!
