Юрий Брайдер - Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками
— А теперь послушай меня внимательно. Когда-то здесь была обыкновенная ракетно-ядерная база. Так называемая "точка". Одна из многих. Уже и в то время устаревшая. О том, что тогда творилось в стране, я тебе рассказывать не буду. Для этого сначала надо проштудировать половину мировой истории. Ведь для вас что Владимир Святой, что Гришка Отрепьев — почти одно и тоже. Короче, это было смутное время. Вот тогда-то кучка людей, благосостоянию и положению которых угрожали перемены, сумела захватить базу. С полного согласия и не без помощи гарнизона, конечно. Папочка вашего Силы Гораздовича умел обводить людей вокруг пальца еще почище, чем сынок. Твой отец вольно или невольно стал его главным пособником. Он прекрасно знал ракетную технику и был очень способным инженером. Ведь запустить ракету можно только по распоряжению вполне определенных лиц, владеющих специальными кодами. Если бы кто-то попытался самостоятельно подобрать код, уже после второй попытки вся система пуска бы самоуничтожилась. Но папочка твой нашел гениальное решение. Он просто-напросто ликвидировал контрольное устройство и создал обходную цепь ручного управления, зажигания двигателя. Разгадал он и тайну взрывателя ядерной боеголовки.
— Если бы это сказал кто-то другой, а не ты…
— Тогда ты свернул бы ему голову? Не так ли? Твой отец знал очень многое и поплатился за это. Для нас причина его смерти давно не является тайной. Убил его кто-то из зайцевской родни по приказу Попова. Передав дела наследнику, то есть тебе, он стал не нужен, даже опасен.
— Я не верю.
— Зачем мне лгать? Вы засылаете к нам шпионов целыми табунами, но ни один из них не вернулся. Ты не знаешь, почему?
— Шпион не может рассчитывать на снисхождение.
— Как бы не так. Все они сдались, едва перешли рубеж. Многие потом, правда, погибли от пьянства и всяческих излишеств, но иные ведут вполне нормальную жизнь. Уж они-то порассказали о ваших тайнах! Всю подноготную вывернули.
— Предатели!
— Бог им судья. Но только не ты. Дальше будешь слушать?
— Валяй.
— Несколько лет человечество жило в страхе. Но ядерный шантаж не удался. Убедившись, что таким путем ничего не добиться, вы решили сохранить статус-кво.
— Что?
— Существующее положение вещей. Мы вас кормим, поим и одеваем, а вы не взрываете ядерные боеголовки. Крысу опасно загонять в угол. Живите себе как хотите.
— Что ты предлагаешь?
— Кому?
— Мне, к примеру. Думаешь, там мне будет лучше?
— Не знаю. Зверь, воспитанный в зоопарке, старается вернуться в клетку. Рабами становятся не только по воле случая, но и по призванию. Даже ты насквозь пропитан этим ядом.
— Я не хочу расставаться с тобой.
— Я тоже. Давай уйдем вместе.
— Мне трудно сказать тебе сейчас что-либо определенное. Над этим надо крепко подумать. Тем более уйти отсюда очень сложно. Ты даже не представляешь, насколько сложно…
— В условном месте, недалеко от рубежа меня ждет на вездеходе брат. Это он привез меня сюда. Помнишь того парня, который доставлял вам дань?
— Ах ты!.. — Пряжкин ударил себя кулаком по колену. — Ах ты, какая незадача! Значит, это был твой брат!
— Что-нибудь случилось?
— Случилось… Нет… Ничего… Только не уйти нам сейчас. Надо подождать. Скажу прямо, ты находишься в опасности. Единственный путь спасения для тебя — стать моей женой. Перед лицом кабинета министров ты должна дать клятву на верность нашему государству. Хоть раз покриви душой. Вытерпи. Помоги мне.
Едва поднявшись на поверхность, Пряжкин убедился, что их уже давно ждут. Перед капищем всех богов горел огромный костер, а чуть поодаль на жестком стуле с гнутой спинкой восседал Сила Гораздович. Позади него переминались с ноги на ногу успевшие продрогнуть члены кабинета министров. Рожа Погремушки свидетельствовала, что он уже успел где-то порядочно приложиться. Министр вероисповедания держал посвященного Перуну петуха.
"Зачем здесь петух? — подумал Пряжкин. — Видно, дело нешуточное заваривается. Гадать, значит, будут. А гадание — штука скользкая — и так можно повернуть и этак".
— Ну что, не передумал жениться? — ласково спросил Сила Гораздович.
— Нет, — озираясь по сторонам, ответил Пряжкин.
Не нравилось ему все это. Очень не нравилось. Особенно не нравилась ухмыляющаяся харя Погремушки, сочувствие в глазах министра градостроения, и нехорошее любопытство на лицах остальных. Сила Гораздович был добр, как Дедушка Мороз под Новый год.
— А ты, душенька, согласна выйти за этого молодца? — обратился он к Наташе.
— Согласна, — ответила та, вцепившись в руку Пряжкина.
— А ведь нельзя тебе за него. Чужая ты нам. Хоть наш хлеб-соль ела, а все равно чужая. Ежели желаешь с моим сподвижником обвенчаться, сначала должна совсем нашей стать. Породниться со всем миром, — он сделал широкий жест рукой.
— Что я должна для этого сделать? — стараясь быть спокойной, спросила Наташа.
— Совсем немного. Самую малость. Три раза вокруг костра обойди, каждому кумиру поклонись в пояс, а Перуну и Ладе жертвы принеси.
— Какие?
— А что не жалко.
— И все?
— Пока все. А потом снова говорить будем. Ступай.
Наташа с мольбой и страхом глянула на Пряжкина, выпустила его руку и медленно подошла к костру.
Первый круг. Второй. Третий. Ничего не случилось.
Продолжая все время оглядываться на Пряжкина, Наташа поравнялась с крайним в шеренге идолом, поклонилась ему и двинулась дальше. Так она постепенно добралась до Перуна. Пряжкин уже хотел крикнуть ей об этом, но его опередил Сила Гораздович.
— Вот он, душенька. Мимо не пройди.
Наташа вновь поклонилась, достала из уха золотую сережку и положила в жертвенную чашу. Ладу она узнала самостоятельно. Хоть та и была топорной работы, но по торчащим вперед грудям и преувеличенно широким бедрам, могла сойти за особу женского пола. Ей Наташа пожертвовала вторую сережку. Затем она почти бегом вернулась на прежнее место и вновь вцепилась в руку Пряжкина. Все происходящее казалось ему жутким сном. В толпе, сгрудившейся позади министров, он попытался отыскать взглядом дружек, певцов и музыкантов, без которых не обходилась ни одна свадьба, но никого не заметил. То есть некоторые из них ошивались среди праздного, полупьяного люда, но вид имели такой, словно явились не на свадьбу, а на травлю медведя. Холодное оцепенение вновь сковало Пряжкина. Он уже понимал, что пропал, но в душе продолжал молить неизвестно кого: "Пронеси! Пронеси! А вдруг все обойдется? Может, поглумятся только и простят? Ведь мы ничего плохого не сделали, ни я, ни она".
