Роберт Хайнлайн - Утраченное наследие
Почувствовав, что они готовы воспринять простые гипнотические явления, Хаксли попросил Джоан выйти вперед и без труда погрузил ее в легкий гипнотический сон. Вдвоем они быстро продемонстрировали обычный набор гипнотических явлений — каталепсию, подчинение воле гипнотизера, постгипнотическое внушение. Все время, пока шел опыт, Хаксли рассказывал о связи между разумом гипнотизера и субъекта, о возможности прямого телепатического управления, об экспериментах Раина и тому подобных явлениях: общепризнанные сами по себе, они все же граничили с ересью.
Затем он предложил аудитории сделать попытку проникнуть в разум субъекта телепатическим способом.
Каждому студенту предложили написать что-нибудь на листочке бумаги. Добровольная комиссия собрала листки и по одному передавала их Хаксли. С торжественным видом фокусника-иллюзиониста он смотрел на каждую записочку, а Джоан читала ее вслух. Для вящей убедительности она разок-другой запнулась.
— Славная работа, крошка.
— Спасибо, дружище. Можно мне чуток повеселить вас?
— Нечего умничать. Продолжай, как начала. Они у нас теперь совсем ручные.
Вот так ненавязчиво Хаксли подвел студентов к мысли, что разум и воля могут осуществлять значительно более полный контроль над телом, чем обычно происходит в жизни. Затем он плавно перешел к рассказам об индусских праведниках, которые могут подниматься в воздух и даже летать из одной точки в другую.
— У нас имеется уникальная возможность практически проверить все эти истории, — сказал он. — Субъект целиком и полностью доверяет любому заявлению гипнотизера. Сейчас я скажу мисс Фримэн, что она должна усилием воли подняться над поверхностью пола. Она, разумеется, поверит, что сможет это сделать. Ее воля окажется в оптимальном состоянии, чтобы выполнить мой приказ, если он вообще выполним. Мисс Фримэн!
— Слушаю, мистер Хаксли.
— Напрягите волю и поднимитесь в воздух! Джоан поднялась футов на шесть и головой чуть не коснулась высокого потолка.
— Ну как, дружище?
— Шикарно, крошка, просто восторг! Смотри, как глаза выпучили!
В этот момент Бринкли в ярости ворвался в аудиторию.
Минут через десять после столь печального окончания демонстрации Хаксли стоял в личном кабинете ректора.
— Мистер Хаксли, вы нарушили свое слово, вы опозорили нам университет!
— Я ничего вам не обещал. И не позорил университет, — ответил Фил так же резко.
— Вы проделываете дешевые трюки, занимаетесь каким-то липовым колдовством специально, чтобы бросить тень на свой факультет!
— Так я, значит, мошенник, да? Ах вы старый упрямый болван! Ну-ка попробуйте объяснить вот это!
— Что объяснить?
К изумлению Хаксли, ректор, по-видимому, не замечал ничего необычного. Он по-прежнему глядел туда, где только что была голова Фила. Казалось, что он испытывает лишь легкое замешательство и досаду из-за неуместного замечания Хаксли.
Возможно ли, чтобы старый маразматик до такой степени свихнулся, что уже не видит вещей, происходящих прямо у него перед носом, если они противоречат его предубеждениям? Фил попытался свои разумом посмотреть, что происходит в голове у Бринкли. В жизни своей он не был так удивлен! Он ожидал найти сбивчивое мышление одряхлевшего старика, а обнаружил… холодный расчет, ясный ум и под ними — зло настолько абсолютное, что Хаксли стало плохо.
Он успел бросить лишь мимолетный взгляд: его тут же выкинули прочь таким пинком, что мозг его ненадолго занемел. Бринкли обнаружил шпионаж и выставил оборону — крепкую оборону дисциплинированного разума.
Фил резко опустился на пол и вышел из комнаты, не сказав ни слова на прощание и даже не обернувшись.
Из газеты «Студент Западного» от 3-го октября:
«Преподаватель психологии уволен за обман» «…рассказы студентов расходятся в подробностях, но все согласны, что зрелище было отличным. Бейсболист Арнольд Сплетник сообщил нашему репортеру:
„Мне неприятно, что так случилось; профессор Хаксли славный парень, и он устроил нам замечательный капустник. Ясное дело, я-то понял, как он это делает: Великий Артуро показывал такие же трюки прошлой весной в Орфеуме. Но я понимаю и точку зрения доктора Бринкли: нельзя разрешать всякие обезьяньи выходки в серьезном учебном центре“.
Президент Бринкли сделал „Студенту“ следующее официальное заявление:
„С большим сожалением вынужден заявить о прекращении сотрудничества мистера Хаксли с нашим учреждением, исключительно для блага университета. Мистер Хаксли неоднократно получал предупреждения о том, к чему могут привести его увлечения. Это весьма способный молодой человек. Будем искренно надеяться, что нынешний случай послужит ему хорошим уроком на любом дальнейшем Поприще…“»
Коуберн вернул Филу газету.
— А знаешь, что случилось со мной? — спросил хирург.
— Что-нибудь новенькое?
— Предложили подать в отставку… Без шума, просто намекнули. Мои больные слишком быстро поправляются; ты же знаешь — я больше не прибегаю к хирургии.
— Гнусность какая! — возмутилась Джоан.
— Ну, — подумав, сказал Бен, — я не слишком обвиняю заведующего медицинской частью; это Бринкли вынудил его. Похоже, мы недооценили старого черта.
— Да уж! Бен, он ничуть не глупее любого из нас, а мотивы его… мне даже подумать о них страшно!
— А я-то считала его тихим, как мышка, — горестно проговорила Джоан. Надо было нам столкнуть его в яму весной. Я же вам говорила! Ну, что теперь будем делать?
— Продолжать, — с угрюмой решимостью ответил Фил. — Выжмем из этой ситуации все, что возможно; нам сделали рекламу — так воспользуемся ею!
— На чем сыграем?
— Опять на левитации. Это самое выигрышное зрелище для толпы. Обзвоним газетчиков и скажем, что завтра в полдень публично продемонстрируем левитацию на Першинг-сквер.
— А если газеты не захотят соваться в такое подозрительное дело?
— Возможно, и не захотят, но мы их соблазним: обставим все как можно более эксцентрично, покажем массу забавных фокусов, чтобы было о чем писать. Тогда у них будет сенсационный материал, а не просто репортаж. Все запреты сняты, Джоан: можешь делать все, что захочешь, и чем больше они обалдеют, тем лучше. Вперед, гвардия! Я позвоню в отдел теленовостей, а вы займитесь газетами.
Репортеры, разумеется, заинтересовались. Их заинтересовала прекрасная внешность Джоан, они вдоволь похихикали над свободным галстуком и чопорными манерами Фила, но оценили его вкус в области виски. И явно впечатлились, увидев, как Коуберн вежливо налил всем по стаканчику, не прикасаясь к бутылке.
