Виктор Гончаров - Под солнцем тропиков. День Ромэна
Под отвесными лучами жалящего солнца на раскаленном песке возле одной из хижин лежал связанный по рукам и ногам чертенок Дой-на…
Движимый безотчетным чувством, Петька кинулся к нему на помощь, но старики первого ряда вдруг пришли в движение и загородили ему дорогу. Они решили, что пора уже приступить к выполнению второго совета «легкомысленного парня», т. е. расспросить белого пришельца, так как расспросы Дой-ны ничего им не дали, кроме туманных слов о прибытии белокожего с неба.
Пина-пинару — главарь общины позвал щеголя с сигарой во рту в круг дикарей, — щеголь знал много языков и как переводчик был незаменим. Тот лениво оставил свой камень, а подойдя к Петьке, вдруг поднял выше головы правую руку с плотно сложенными пятью пальцами и на чисто русском языке произнес:
— Здорово, пионер!..
— Всегда готов… — отвечал захваченный врасплох Петька и, смешавшись, поправился: — То есть, да… благодарю вас, как поживаете?..
Щеголь тихо и скорбно рассмеялся, показывая ослепительно-белые австралийские зубы.
— Что, изумлен? — спросил он. — Изумлен, что в этакой глуши, на краю света тебя встречают на родном языке? Ничего. Я тоже изумлен и свернул мозги в сторону, раздумывая о путях, какими ты сюда прибыл… Об этом мы еще поговорим… Д-да, поговорим, как сказать? А сейчас — о другом…
— Я готов, — отвечал Петька.
— Положение такое, — начал Бамбар-биу, небрежно швырнув недокуренную сигару в воду, — такое, что тебя, скверный ты мальчишка… и за каким-таким чертом прилез ты сюда?.. что тебя ожидает мучительная смерть, потому что моим объяснениям ни одна борода не поверит. Смерть — или на костре, или на муравьиной куче, или по горло в земле. Впрочем, может быть, я и вру: у нас очень много способов лишать человека жизни, не знаю, на каком старики остановятся… Значит, ты умрешь, и мне очень жаль тебя, потому что в свое время, бурное это было время, я полюбил Россию… Конечно, я не отдам тебя им без боя, и, поверь, мне очень легко физически передавить человек десять своих соплеменников… Знаешь, я — Бамбар-биу, т. е. белый удав, питон, но я сильнее питона… Боюсь только, ничего из этого не выйдет: их сто человек, нас двое. Пожалуй, я не должен рисковать собой…
Бамбар-биу опустил голову и задумался. Старики проявляли нетерпение в виду за тянувшихся расспросов.
— Ах ты, поганец! — вскричал вдруг Бамбар-биу. — Нет, ты скажи мне: какого тебе дьявола все-таки нужно было в этой забытой богом стране… впрочем, к черту бога…
— Я… — заикнулся Петька. Он хотел сказать, что техник Лялюшкин…
— Помолчи!.. — проревел Бамбар-биу, — жив будешь — объяснишь, а умрешь — дедушке своему расскажешь… Слушай: если не чудо — ты погиб… Постой… Что это у тебя был за револьвер?..
— Элек-три-ческий… — насилу проговорил Петька, чувствуя гадкую тошноту в глотке.
— Илик-тли-ческий… Ах, бревно! Ах, идиот!… Это что же, что-нибудь новое, сверхособенное?… Почему ты не держал его наготове, пентюх ты, боб ты этакий калабарский? Почему не держал?.. Попробуй теперь вырви его из рук вон того размалеванного парня, чародея нашего развеликого, пройдохи с проколотым нюхалом… Смотри, он уже лижет его со всех сторон. Ах, скотина, в пузо бы его себе направил, чтоб ему кишки разворочало…
Старики проявляли явное нетерпение.
— Я убил змея… — вдруг пропищал Петька.
— Какого змея? Что ты лепечешь, маленький?
— Змея… удава…
— Что-о? Ах-ха-ха. Удава? Где ж он у тебя?
— Тут, в воде, к плоту ремешком привязан…
— Тащи его сюда, ах-ха-ха… Погибать — так с треском…
Под покровительственным движением руки Бамбар-биу Петька сошел к плоту, отвязал ремешок, но больше ничего не мог сделать; его колени тряслись, руки тыкались как чужие, как искусственные.
— Оробел парнишка, — сказал Бамбар-биу с неожиданной лаской в голосе. — Ну, держи ремешок, а другую руку давай сюда… Может, вместе вытащим… Револьвер-то как работает? По-обыкновенному?
— Да-а…
Он потянул Петьку. За Петькой на ремне потянулось длинное и могучее, но мертвое тело ромбического питона.
Прежде чем великолепный исполинский змей очутился на берегу, вихрь возмущения потряс дикарей, бросил их на два шага назад, рассыпал и снова собрал — разгневанных, страшных, посеревших. Старейшины ловили ртом воздух, надеясь в воздухе поймать те слова, которыми они собирались заклеймить подлого убийцу, маленького белокожего звереныша, поднявшего преступную руку на священное животное. Молчали и рядовые члены общины, боясь поднять глаза перед гневом старших.
Петька недоумевал и окончательно перетрусил.
— Очень просто, — сказал Бамбар-биу, становясь впереди него и не отрывая взгляда от чародея с револьвером. — Очень просто. Ты убил не питона, а его разновидность — ковровую змею. А, как известно, наша община считает своим предком мифического человека-змею из вида ковровых… Досадно. Я думал: они придут в большее замешательство и чародей бросит револьвер… Теперь мне придется драться, а ты удирай по воде…
— Сам удирай… — прошептал Петька. — Я тоже буду драться, не маленький…
— Ах-ха-ха… — проговорил Бамбар-биу. — Ну, дерись… Сейчас выступит чародей, подожди: священные животные его конек и его специальность…
Как и сказал Бамбар-биу, из толпы дикарей выделился величаво балия Инта-тир-кака. Револьвер он сунул за пояс и, трепеща в приступе вдохновения, начал гнусавую речь.
— Ну, держись, малыш, — бросил Бамбар-биу дрогнувшим голосом, — как только чародей войдет в раж, я звездану его по уху…
Но не пришлось «ветрогону» употреблять насилие над своими согражданами, и уши Инта-тир-каки остались без повреждения.
— Братья Ковровые Змеи, — воззвал чародей, — что мы видим, до чего дожили? Как изменились времена, как пали нравы… До каких пор презренные белокожие будут злоупотреблять нашим терпением?…
Точь-в-точь некогда начинал свою речь знаменитый римский оратор Цицерон против государственного изменника Катилины. Бамбар-биу отметил это и фыркнул: мерзавец пользуется латинскими классиками… Недаром кончил английский колледж…
Петька не успел удивиться (темный дикарь, чародей — и вдруг колледж). Кто-то дернул его сзади за ремешок, который он все еще держал машинально. Он обернулся и обмер: питон шевелил головой, правда, вяло, но явственно: это не могло быть обманом зрения.
В это время оратор вплотную подошел к самому демагогическому пункту. «Белые врываются в наши области, — прокричал он, — и на наших глазах убивают братьев наших предков, о горе, горе, о позор!..»— и он разорвал на себе одежды, т. е. набедренный фартушек. Петька шепнул «ветрогону»: