Геннадий Гор - Минотавр
- Я выведу его на чистую воду, - ворчал маститый фантаст. - Тоже мне этот кудесник! Волшебство запрещено, как опасный пережиток. Нет, я угощу его фельетончиком или даже серьезной научной статьей, его и вашего неосторожного аспирантика. Пора положить этому конец. В каком веке мы живем, в каком веке?
Я пытался его успокоить.
- Насчет волшебства, - говорил я, - я ничего не встречал в законах. Волшебство кодексом не предусмотрено.
- А суеверие и мрак?
- Но ведь у него все на строго научной основе, на опыте, который он принес оттуда к нам на Землю!
- Типичная лженаука, родная сестра телепатии.
- Насчет лженауки в кодексе ничего нет. Да и нельзя. При желании кого угодно можно объявить лжеученым или телепатом.
- Не спорьте. Речь идет о волшебстве. Это нужно пресечь. И я пресеку с помощью общественности и прессы.
Я пытался урезонить фантаста, отвлечь его, увлечь своей любимой наукой историей знаков. Я рассказывал ему о древнеперсидском клинописном алфавите, но он слушал рассеянно. Его томила одна и та же мысль, одно и то же желание.
- Я принципиальный человек, - говорил он, - и мое материалистическое мировоззрение не позволяет мне мириться с этим мраком и суеверием, которые он тут распространяет.
- Но раньше, - убеждал я его, - раньше, до того, как Сережа отказался сотрудничать с вами, ваше мировоззрение позволяло же вам не замечать его некоторые странные особенности.
- Это была моя ошибка, которую я должен исправить.
Я что-то пытался ему сказать, но он меня не слушал.
- Нет, нет. Не мешайте мне. Я должен найти контакт со своей совестью и немедленно исправить свою ошибку.
- А что вы намерены делать?
- Пресечь. Понимаете, пресечь. Не допустить, чтобы невежественная личность продавала книги. Пресечь. Немедленно пресечь всякое волшебство.
- А факты? - спросил я. - Где же факты?
- Факты? Их сколько угодно. До меня дошли слухи, что и в пушкинских местах он позволил себе сомнительную игру со здравым смыслом. Представьте, одну пожилую туристку, преподавательницу английского языка... Да, да, он нанес ей моральный ущерб, нравственное увечье. В результате она потеряла веру в законы природы. Я это должен пресечь. Моя материалистическая совесть требует немедленных действий.
25
Серегин был чем-то встревожен. Он сидел напротив меня у окна, нервно курил и сосредоточенно о чем-то думал.
- Расстроили угрозы фантаста? - спросил я. - Думаете, он в самом деле подымет шум?
- Нет, он, как тот, про кого сказал Толстой. Пугает, а нам не страшно. Я тревожусь за Сережу.
- А что с ним? Болен?
- Да. Притом странная болезнь. Изменился, пополнел, стал как будто ниже ростом. Так переменился, что не может даже пойти на работу.
- Неважно себя чувствует?
- Наоборот. Чувствует себя отлично,
- Отлично? Так почему же он не может пойти на работу?
- Пойти-то он может. Сослуживцы не узнают. Директор. Покупатели. Я же говорю, он сильно изменился.
- Постарел?
- Нет, просто стал совсем другим человеком. Боюсь, что это даже не признают за болезнь. Не дадут бюллетень. Не положат в больницу. Не окажут необходимой помощи.
- А что, собственно, произошло?
- Почти ничего. Пустяк.
- А все-таки?
- Вы видели когда-нибудь портрет знаменитого французского писателя Ги де Мопассана?
- Видел!
- Так вот он теперь вылитый Мопассан. Черные усы. Густая речь. Румянец. Понимаете? Теперь он Мопассан.
- Как же быть? - спросил я.
- Вот я и пришел к вам посоветоваться. Такая проблемка мне одному не по плечу.
- Но почему, как это случилось?
- Не знаю.
- А сам Сережа? Сам-то он чем-нибудь это объясняет?
- Сережа? Да ведь его нет. Ведь он сейчас не он, а Ги де Мопассан, знаменитый французский писатель.
- Вообразил себя?
- Не вообразил, а превратился. Румянец. Усы. Южные манеры. И полное сознание, что он в девятнадцатом веке. Все это было бы полбеды, если бы вокруг в самом деле был девятнадцатый век. Просто не знаю, как быть. Его невозможно одного пустить на улицу. А главное, никому ничего невозможно объяснить - ни соседям, ни управхозу, ни даже вам.
- А как ом будет жить?
- Откуда я знаю? Надеюсь, что он снова превратится в Сережу.
- Не надо никому ничего говорить. Давайте держать в секрете.
- Нельзя скрыть от всех человека, да еще такого экспансивного, полного жизни. Я сейчас боюсь, чтоб он не вышел на улицу. Он обожает гребной спорт. Мечтает покататься на лодке.
- Ну и пусть катается. Это полезно. А главное, несложно. Недалеко от вас Острова. Сведите на Елагин. Там много лодочных станций.
Серегин с сомнением посмотрел на меня.
- В залог оставляют паспорт.
- А разве у Сережи нет паспорта?
- Есть. Разумеется, есть. Но там на фотокарточке Сережа, а не Ги де Мопассан.
- Совсем нет никакого сходства?
- Ни малейшего.
- Да, - согласился я. - Действительно неразрешимая проблема. А нельзя ли как-нибудь изменить наружность? Побрить усы? Соответствующим образом одеться? Прибегнуть к гриму?
- Попробуйте-ка его убедить. Не хочет. Не видит причин, почему он должен скрывать от всех свое честное имя.
- А вы не пытались ему внушить, что он не Мопассан, что это ошибка, недоразумение?
- Пытался. Не получается. Поверили бы вы мне, если бы я стал вам втолковывать, что вы не вы, а кто-то другой?
- Но я не другой. Я это я.
- У него тоже нет никаких причин думать, что он не Мопассан. Даже зеркало и то это подтверждает. Иногда я и сам думаю, что он Мопассан, что произошел какой-то сдвиг в ходе времени и что Сережа попал в девятнадцатый век, а поменявшийся с ним комнатой Мопассан оказался здесь, на его месте. Эта догадка мелькнула у меня вчера, когда знаменитый французский писатель стал рассказывать мне о фантастической новелле, которую собирается писать... Путаница, алогизм, беспорядок похуже, чем с тем рисунком, который то появлялся, то исчезал. Есть еще одно предположение, одна гипотеза, которая вам может показаться сумасшедшей.
- Какая? Выкладывайте.
- Иногда я думаю, что Сережа продолжает беседу, найдя для этого способ, который нам кажется странным. Но что мы знаем о способах их информации? Наши человеческие символы и знаки, слова, буквы - это модель бытия, способ его отражения. Законы их мышления, по-видимому, слишком своеобразны. Может, потому Сережа и не спешит войти в контакт с земным человечеством, может, он ищет пути, играя таким образом со мной, с вами?
- Ас ним это случалось раньше?
- Что?
- Превращался ли он до этого в кого-нибудь?
- Да. Всего один раз. Черноморцев-Островитянин достал ему путевку и отправил в санаторий. Там отдыхали научные работники, философы. И он не нашел ничего лучшего, взял и превратился а Спинозу.
