Сергей Герасимов - Часть той силы
Итак, что мы имеем? – подумал он. – Попробуем рассуждать просто, алгоритмически, безо всяких эмоций. Замков нет, нечто оттуда сумело проникнуть сюда. Возможно, оно до сих пор здесь. Опасно ли это? – неизвестно. Эта штука уже десять раз могла бы меня убить, если бы хотела. Может быть, она попробует напасть на меня в будущем. Что мне делать сейчас? – для начала снова поставить замок. Хотя бы что-нибудь простое, хотя бы тяжелый засов, все, что угодно. Нужно запереть дверь между мирами, закрыть этот ход, иначе…
В сарае был большой тяжелый замок и достаточно инструментов, чтобы навесить его на дверь. Чем скорее это будет сделано, тем лучше.
Он работал лихорадочно, не попадая отверткой в прорезь шурупа, поминутно оглядываясь, потому что ему все время казалось, что кто-то смотрит на него сзади. Несколько раз он угодил молотком по пальцу. Наконец, дверь была заперта. Тяжелый амбарный замок висел на ней, огромный, черный, лишенный всякого изящества и надежности, замок, который наверняка можно открыть простой отмычкой или легко подобранным ключом, но – пока что дверь заперта.
Ложкин вздохнул с облегчением и посмотрел на свой разбитый палец. Нехорошо получилось. Пожалуй, будет слазить ноготь. Но все это мелочи, ведь главное сделано.
Он поднял глаза на дверь и обмер: замка снова не было. Толстые дубовые доски стали совершенно целыми, хотя Ложкин только что собственными руками долбил и сверлил их. Шурупы просто исчезли, вместе с металлическими скобами и самим замком. Исчез даже мусор на полу, стружки и опилки. Сейчас дверь снова была открыта, хотя секунду назад на ней висел тяжелый замок.
Все понятно, – заторможено подумал Ложкин, чувствуя в то же время, что ему абсолютно ничего не понятно. – Все понятно. Попробуем еще раз.
Но другого замка не нашлось ни в доме, ни в сарае. Ложкин надел темные очки, более или менее прикрывающие подбитый глаз, и отравился в магазин. Это был тот же самый магазин, где ему отказались продать колбасу. Здесь торговали чем попало, и металлическими изделиями в том числе. На самом деле, это был обыкновенный сельский магазинчик, случайно оказавшийся в черте города. К счастью, хозтоварами здесь занималась другая продавщица.
Ложкин выбрал четыре самых дорогих, больших и надежных замка, заплатил и ждал, пока девушка проверит наличие деталей и завернет товар. Честно говоря, он не надеялся, что замки удержатся на двери, но попробовать стоило. Хотя бы для чистоты эксперимента.
– Вы уверены, что это самые прочные замки? – спросил он продавщицу.
Та посмотрела на него и улыбнулась.
– Лучших у нас нет, – ответила она. – Но вам-то все равно.
– Почему? – удивился Ложкин.
– Ни один замок это не удержит.
– Что он не удержит?
– Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Замок не удержит ЭТО.
16. Это…
Это, чем бы оно ни было, просто не замечало всех его усилий. Продавщица оказалась права. Замки исчезали сразу же, как только Ложкин переставал на них смотреть. В конце концов, он почти смирился с таким положением вещей. Ничего страшного пока что не происходило. Вместо одной двери, которую невозможно запереть, теперь имелось две, то есть, три или даже четыре. Вот и все дело, собственно говоря.
Однако его тревожило приближение ночи. Если нечто все-таки выйдет из подвала, то это случится, скорее всего, ночью. В конце концов, зачем отпирать дверь, если ты не собираешься в нее входить? Если чудовище не вышло до сих пор, то что помешает ему появиться ночью? Сейчас, после того, как много часов упорного труда окончились ничем, он был почти уверен, что чужой все же придет. И эта мысль не оставляла его в покое.
Чтобы как-то убить тревогу, он попробовал рисовать. В чемодане имелись маркеры девяноста восьми оттенков, отличный набор восковых карандашей, гуашь и масляные краски в тюбиках, которыми Ложкин пользовался крайне редко. Он стал рисовать, потому что это всегда расслабляло его и успокаивало. Конечно, он не был настоящим художником, ведь художник и скульптор это как орел и решка монеты – несоединяемое единство. Это как поэзия и проза. Невозможно быть и тем и другим одновременно. Но рисовать он умел неплохо. Лучшие его рисунки напоминали белый стих или старый французский верлибр в оригинале. Он позволил карандашу двигаться самостоятельно, импровизируя на тему абстрактных геометрических форм. Но расслабиться не удалось. Карандаш изобразил морду, похожую на лошадиную. А несколько минут спустя Ложкин изобразил чудовище целиком. Он смял лист и бросил его на пол: изображенный монстр выглядел слишком примитивно.
В течение следующего часа он нарисовал еще четырех странных чудовищ, причем все они получились неплохо и оригинально. Кто знает, может быть одно из них и придет ночью.
К вечеру он устал от всех бесполезных трудов и бесполезных мыслей. Кроме того, дело ведь стояло: он до сих пор совершенно не понимал, с чем именно имеет дело. Дед не сказал ничего конкретного, а сам Ложкин еще не видел ничего конкретного. Все его тревоги были беспредметны. Допустим, нечто выйдет из подземелья. Допустим, это случится в полночь. Будет ли это нечто животным, насекомым, инопланетной тварью или вообще мифическим существом? Будет ли оно агрессивно? Можно ли с ним сражаться, а если можно, то как? Как защититься от него?
Можно было фантазировать сколько угодно, но ответов у него не имелось. Поэтому, уже после шести, он пообедал на скорую руку, проверил часы и решил отправиться в свое первое более менее протяженное путешествие по новому миру. Он собирался углубиться километра на три и обязательно вернуться до заката. Время захода солнца он посмотрел в отрывном календаре.
Но перед тем, как войти в подвал, он выглянул через выбитое окно, чтобы на глаз оценить маршрут. Прямо посреди улицы стояла девочка-завод с закрытыми глазами, стояла неподвижно, как статуя.
– Эй, что ты делаешь? – крикнул Ложкин.
– Танцую, – ответила девочка.
– Как же можно танцевать, не двигая руками и ногами?
– А я танцую внутри, – ответила девочка, открыла глаза и отошла с дороги, – все, вы меня сбили, так не честно!
Девочка определенно была очень странной, странно говорила, странно двигалась, хотя в ее лице не было ничего такого, что всегда выдает болезнь, или хотя бы близость душевной болезни. Выражение еле лица было и нормальным, и ненормальным одновременно, – будто ее внутренняя жизнь была перпендикулярна внутренней жизни обыкновенного ребенка. Ложкин решил подумать об этом на досуге. Он смутно чувствовал, что наткнулся на еще один маленький осколок той же тайны.
Маршрут, который выбрал Ложкин, был прост. Вначале он собирался пойти к лесу, потом мимо леса к реке, перейти через мост, а затем наверх, к меловому карьеру. Там с обрыва открывается чудесный вид на долину реки Восы. Видимость – километров пятнадцать. В детстве Ложкин любил сидеть там, глядя на закат и позволяя взгляду легко скользить над простором – до тех пор, пока в небе не обозначатся первые робкие, почти невидимые звезды.
