Владимир Михайлов - Заблудившийся во сне
— Нет, — сказал Дуб. — Домой тебе идти незачем. Тебя будет очень легко перехватить. С этим уже приходится считаться. Конечно, запасной канал не помешал бы — но первое погружение сделаешь без него. Ну, не увидят тебя соседи два-три дня — подумаешь, очень ты там кому-то нужен.
— Пожалуй, никому, — согласился я. — Ладно, на первый раз сойдет и так. Но из дома я хотел еще позвонить кое-куда, где я еще кому-то необходим.
— Звони сверху, из клиники.
— У меня разговор будет сугубо интимный. А тут все автоматически пишется. Не устраивает.
— Наверху, на крыльце, автомат, — сказал Дуб. — Он к записи не подключен, им пользуются легальные больные. Нарядишься в халат и позвонишь с крыльца, как нормальный клиент. Всего и делов.
— Уговорили, — согласился я. — Сделаю это сразу. Чтобы потом не отвлекаться от материалов.
— В общем, начать и кончить, — подвел итоги разговора Тигр Подземелья. — И на все это тебе здесь, в Производном Мире, могу дать часа три, не более. А теперь — оба свободны. А мы тут еще задержимся.
Мы с Боричем встали, откланялись и вышли в распасовочную. Молодой человек от Ле Монти лишь мельком глянул на нас — но мне почудилось в его глазах что-то вроде сочувствия; может быть, впрочем, то была легкая зависть? А джинсованный юноша вообще не обратил на нас внимания. Так тут у нас принято: вести себя, словно никто ничего не знает, не понимает — и вообще.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПАЛАТА НОМЕР ШЕСТЬ
Из распасовочной мы не стали подниматься, но направились по другому коридору. Здесь тоже были палаты, как наверху; но, в отличие от тех, это были наши, рабочие палаты, и каждая из них оснащалась оборудованием, какое, пожалуй, привело бы в недоумение любого врача — будь он терапевтом, хирургом или психиатром, все равно. Палаты обозначались номерами. Борич открыл шестую, как это и предполагалось.
— Вот твоя, — сказал он. — Милости просим к родным клистирам.
Осмотром палаты я остался доволен, и в первую очередь кроватью: не так-то просто даже для безмысленной плоти — лежать целыми сутками, а порой и неделями напролет, обходясь без пролежней и всего, связанного с подобным режимом. Тут неприятности такого рода мне не грозили. Теперь, с возведением в ранг дрим-драйвера, эти хоромы становились вообще моими персональными, и даже если бы я ушел, предположим, в отпуск, уложить тут кого-нибудь другого можно было бы только с моего разрешения; иначе я развел бы высокую волну, а что это такое — всем в Институте известно. Мне чуждо всепрощение, как черта характера или идеология.
Я оглядел питательные устройства — единственное из всего здешнего оборудования, что было изготовлено на Земле, мало того — именно в России. Они были старого типа, но к ним и раньше никаких претензий не возникало. Так что можно будет спать спокойно. Хотя в палате не было ни одного окна, что неудивительно для подземелья, воздух был чистым, душистым; он показался мне чуть прохладным — но спать лучше именно в прохладном воздухе.
— О'кей, — сказал я. — Можно считать, что клиентура удовлетворена.
— Приятно слышать, — откликнулся Борич. — Тогда переодевайся. Время здесь, в ПМ, дорого, что ты должен был уяснить, если внимательно вслушивался в откровения нашего гран-шефа.
Просто удивительно, как Борич любил — и умел — говорить банальности. Однако к этой его манере я давно привык, и она меня больше не раздражала. Тем более сейчас, когда я пребывал в отличном настроении, которое возникает перед уходом в Пространство Сна, хотя и не каждый раз, но только в случаях, когда не оставляешь за собою в мире яви никаких неприятностей, вроде невыключенного кофейника дома или незавершенной дискуссии с начальством. Своеобразная эйфория возникала от предчувствия той легкости движений, отсутствия собственной массы и ощущения почти всемогущества в распоряжении временем и пространством, которые свойственны каждому профессионалу в ПС.
Я подошел к стенному шкафу, отворил дверцу. Как следовало ожидать, здесь было два комплекта: обыкновенная больничная пижама и халат — на случай, если придется возникать наверху, в легальной клинике, ну вот как мне сейчас, чтобы позвонить по неконтролируемому телефону. Второй комплект — то, в чем мне предстояло работать, то есть спать — был внеземного происхождения, и не я один затруднился бы определить генезис материала, из которого эту одежку где-то сшили — хотя, разумеется, она не была именно сшита. Однако сюда уже подложили и мою собственную пижаму, домашнюю, которую я вытащил из своей походной сумки: даже на природе, в машине или палатке, я пользовался ею, а отправляясь на операцию, тоже предпочитал засыпать в своей, хотя вряд ли она была лучше прочих.
Я быстро переоблачился в официальный комплект, открыл другой шкафчик и разместил там одежду, в которой пришел.
— Готов.
— Тогда возлегай.
— Ничуть не бывало. Я же говорил! Мне нужен телефон с минимальной вероятностью прослушивания. Вынь да положь!
— Тебе действительно так уж необходимо позвонить?
Мне действительно было необходимо. Взрослый человек, близкий тебе, самый близкий, сумеет, успокаивая себя, найти не одно объяснение твоему внезапному исчезновению на пару-тройку дней; но не десятилетний ребенок, девочка, которой в жизни я был нужен, надеюсь, не менее, чем она мне — один свет в окне, как говорят в России, хотя жили мы и не вместе. И сейчас я должен был спокойно объяснить ей, что возникла срочная необходимость выехать ненадолго, но достаточно далеко — скажем, на Крайний Север, где с телефонами затруднительно, так что я вряд ли смогу позвонить оттуда, и мое молчание вовсе не должно ее беспокоить: если задержусь — буду передавать приветы через других людей… Причем изложить все это так, чтобы она поверила. Детей всегда трудно обманывать — не потому, что они чувствуют ложь острее, чем взрослые, но по той причине, что внутри себя приходится преодолевать более высокий порог.
— Да, — заверил я Борича. — Совершенно необходимо.
НА КРЫЛЕЧКЕ РОДНОМ
Вот в таком духе я и начал разговор с дочкой, когда поднялся в лифте наверх и, как штатный больной, пропутешествовал по коридору, пересек вестибюль и вышел из главного подъезда к автомату, который, к счастью, оказался незанятым: по режиму верхней клиники сейчас было время обхода, так что все любители разговоров находились в палатах. Дочка оказалась дома, и я сказал ей все, что следовало, и выслушал почти все возражения несогласия и все претензии, какие всякий раз возникали у нее в подобных случаях. На этот раз главным было обвинение в том, что я опять не беру ее с собой — хотя сколько раз уже обещал.
