Александр Соколов - Тайна прикосновения
Этот номер был беспроигрышным, принимался всей аудиторией — и стар и млад, и бедняк, и бывший зажиточный крестьянин сочувствовали узнику, пытающемуся бежать из тюрьмы:
Здесь штык или пуля, там — воля святая!
Эх, тёмная ночь, выручай!
Будь хоть одна ты защитницей нашей!
«Слу … шай!.. Слу … шай!..»
На Пашу особенное впечатление производили эти два последних слова, которые часовые протяжно поют в ночи, призывая друг друга вслушиваться в тумане в подозрительные шорохи. Сердце её проваливалось в пустоту, она хватала за руку Маню и чувствовала, как её руки сотрясает дрожь…
Сельские тётки не переставая обсуждали «троицу»: «Стуков-то, красавец писаный!» — «Да, но Ванюшка — интереснай! В ём стать мужская, сила внутрях. Взгляд — чисто у орла!» О Троепольском предпочитали не говорить, потому что ничем особенным не выделялся: худенький, глаза спрятаны глубоко, тихий, неприметный. Кто мог думать тогда, что Гаврюша станет известным на всю страну человеком?
Уже во второе посещение сельской читальни подругами Ваня Марчуков подбежал к Паше. Меж длинными уголками воротника серой рубашки был подвязан галстук в широкую полоску, отутюженные широкие тёмно-серые брюки закрывали лёгкие брезентовые туфли. Можно было подумать, что это городской франт.
— Здравствуйте! Вы — наша новая «докторица»? Слышал, что девчата Ваш голос хвалят! Идите к нам, будем выступать вчетвером, женский голос нам ой как нужен!
Он смотрел на неё, улыбался белозубой улыбкой, от этого тугие складки от носа с лёгкой горбинкой пробегали по щекам. Его светлые глаза смеялись, и в нём сквозила самоуверенность человека, которому никто ни в чём не отказывал. Впрочем, на самом деле, это так и было. Может, он такой же, как тот «декламатор» из Воронежа, что выступал на агитках? Молодой мужчина, всё же намного старше Паши, а с такими ухо надо держать востро!
Паша смутилась, не зная, что сказать, пожала плечами:
— Посмотрим!
— А чё смотреть? У нас никто не обидит!
— Она сама кого хошь обидит! — вдруг заговорила Маня, и Паша с удивлением воззрилась на подругу. Та приняла боевую стойку, и Иван рассмеялся.
— Кажется, не так уж и тиха наша «украинская ночь»! И правильно! Но петь, девчонки, мы будем, да ещё как петь!
И Паша сразу почему-то поверила, что зовут её от чистого сердца.
* * *
В Алешках, как и во многих российских сёлах, центр приходился на то место, где была церковь. Её почему-то не закрыли, как это произошло в более крупных деревнях, возможно, выполнили план, возможно, оказался ловким местный поп. Здесь по религиозным праздникам толпился народ из других деревень. Чуть поодаль работал сельский магазин, ещё дальше — больница и клуб. Последний был призван перетягивать к себе молодёжь, спасать молодые души от «опиумного угара религии».
Для Паши вся её жизнь сосредоточилась теперь в этом треугольнике: больница — магазин — клуб. У неё в комнате стоял примус, в углу лежал мешок картошки, которую выделяли сотрудникам больницы бесплатно, а за хлебом и солью она ходила в магазин. В небольшом сельпо едва могли развернуться четыре человека, поэтому остальные обычно ожидали на улице.
Пришли первые осенние холода, и Паша куталась в своё лёгкое пальтишко, отворачивая лицо от ветра. Возле дверей сельмага она ещё издали приметила шапочку с помпоном и длинный полосатый шарф. Не может быть! Неужели? Боясь ошибиться, она крикнула: «Зинуля!» Та повернула голову и, приняв Пашу за односельчанку, равнодушно ковыряла носком сапожка тронутую льдом землю. Но вот глаза её расширились, и она завопила, напугав стаю ворон: «Пашуня!»
Подруги обнялись и долго не могли прийти в себя. Шутка ли! Они не виделись четыре года, а для них это была целая вечность! За это время Зина успела окончить два курса института молочной промышленности в Пушкине и стала вполне городской девицей. Отпуск она была вынуждена взять, потому что заболела мама, а иначе вряд ли они смогли бы увидеться до следующего лета. Зина потащила Пашу к себе. Оказывается, её родители жили в самом крайнем доме, рядом с больницей, как раз там, где начиналась улица. Паша вспомнила, что записывала на вызов главврача Старкова к Марчуковым.
— Пойдём, я познакомлю тебя со своим семейством!
— Зин, как-то неудобно, у тебя мама.
— Ей уже лучше. У неё сильно поднялось давление, она потеряла сознание. Всех перепугала. Ты ж у нас «докторица»! Вот и посмотришь.
Они направились к зелёным воротам с калиткой. Три окна пятистенки выходили на палисадник с оголившимися ветками вишнёвых деревьев.
— Зинуля, а где сейчас твой брат лётчик? Ты, я смотрю, не расстаёшься с его подарком.
— Жорка на дальнем Востоке. Окончил училище, поехал вслед за старшим братом, Николаем. Уже летает в боевом полку. Отец не пускал, так братец сбежал.
Они прошли в калитку и попали в чисто прибранный дворик. Здесь у телеги со снятым колесом возился Ваня Марчуков. Он распрямился, тряхнул непокрытой головой и так, расставив испачканные руки, стоял, улыбаясь и оглядывая подружек:
— Ого! Какие к нам гости! Сама «докторица» пожаловала!
Паша покраснела. Она не ожидала увидеть здесь Ивана: Марчуковых в Алешках хоть пруд пруди.
— Это Паша Киселёва. И нечего пялиться, братишка. Ставь своё колесо туда, где было!
Они прошли через сенцы и кухню с русской печью в светлую горницу. Здесь стояли длинные лавки вдоль окошек, стол, накрытый светлой скатертью. В углу, со свисающим по краям рушником, — иконы с зажжённой лампадой. Из соседней комнаты доносился стук швейной машинки: Паша знала, что старший Марчуков лучший портной во всей округе и шил на заказ не только костюмы, но и зимнюю одежду.
В большом, по сельским меркам, доме была ещё и спальня. Зина приоткрыла в неё дверь и спросила негромко:
— Мамочка, может, что надо?
В это время в горницу вошёл сам хозяин — среднего роста, седой, сутулый, на кончике носа очки в тонкой оправе. Карие глаза (как у Зинули!) живо глянули на гостью.
— Папа, это моя подруга, Паша Киселёва. Вместе учились в Борисоглебске, сейчас работает в нашей больнице.
— Пётр Агеевич! — с лёгкой хрипотцой в голосе представился глава семейства. — Милости просим отобедать с нами!
— Нет, спасибо, я только на минуточку!
— Вы у нас, кажется, в первый раз? Так что не откажите, очень наслышаны. Да, да. Похвальные отзывы! Да вот и Зинуля отменный борщ сварила, она не отпустит!
— Раздевайся, Пашуня! Мы печь уже каждый день топим.
И вправду, в доме было тепло, уютно, пахло лампадным маслом, как в детстве. А она, Паша, уже забыла, что такое свой дом.
