Александр Тюрин - Большой пробой
Лесной разбойник взвыл «пожар» и, размахивая неуклюжими руками-ветками, побежал прочь. Больше с Торном никто не хотел связываться, опасаясь пламенных призывов яги.
Из воды еще появляется группа русалок, одетых по последней нудистской моде, они хотят уладить полюбовно, но Торн не доверяет их зыбким формам и продолжает отступление.
– Ну, ты пожалеешь, Димон. Слепой теперь будешь, и каждый об тебя ноги вытрет, – дала прогноз преобразованная Аня.
– А вот это грубость называется, значит, не смогли переубедить. Значит, аргументов не хватает. Хоть вы машин сторонитесь, а энергетическая пирамида у вас работает исправно, все на местах: и едоки, и едомые. И куда бы вы из леса не пошли, везде вот такую конструкцию установите. Знаю, вам мембрана моя нужна, чтоб кристалл вертеть. Ну, ладно, сели бы, обсудили… А вы пытаетесь вот такими представлениями склонить мой осевой канал на свою сторону. И вообще, перестаньте ломать существующие связи, уберите свое поле, втяните свои вихри…
Торн почувствовал, как с треском рвущейся материи выскакивает что-то из него, рвется пуповина, связывающая его с лесными братьями. И Ане – то ли бабе-яге, то ли русалке, ему остается только сказать: не поминай лихом.
Потом почва пропала под ногами, и он ударился лбом. Заискрило, а когда все прошло, Торн обнаружил, что валяется ногами в фальш-озере, а головой в очистках. Еще и наглый шпаненок-волк пытался помочиться на него в знак протеста против свинцовых мерзостей жизни. Только что обещанные неприятности были тут как тут. В ответ на попытку Торна выдрать его за уши, оборотень швырнул грязь в ясные глаза ученого и расцарапал ослепленному красу…
Макаров сидел, подперев голову руками, на ступеньке микробуса.
– Все напрасно, – повторял он, – и это ты, Торн, виноват. Ты уничтожил цех по производству мембранной аппаратуры, вот они, мягко говоря, и обнаглели.
– Крайнего вычислили. Сейчас обижусь и уйду, – пригрозил Торн, – а вас черти утащат, за дело, кстати. Меж тем я ваша последняя надежда. Потому что они, которые в водоеме, тоже на меня надеются. Хотите, дам обет не мыться, пока добро не победит.
Черти были неподалеку, скалились, поджидали, но Торн не торопился вколоть люминол.
– Из-за тебя, – продолжал обвинять Макаров, – ушел от нас светлый ум академика Веревкина.
– От вас, – поправил Торн.
– За последнюю неделю в нашу клинику легло триста человек. И мы не знаем, как им помочь. А что творится в других больницах, – причитал Макаров. – Намедни я смотрел карты новых пациентов. Одни тяжелые случаи. Будто каждый решил разжиться у дельцов теневой экономики патологической мембраной пострашнее. Шабаш по всему городу идет, хоть и не так показательно, как здесь. Вызывали меня на закрытый объединенный пленум, набросились с упреками: такой-де разэтакий, почему не предупредил. Аж сердце защемило – они же сами нам законных прав не давали, все шито-крыто хотели.
– Гад буду, если не так, – преданно поддакнул Торн. – Досекретничались, а надо давно в било колотить. Головой себя мнили, а оказались задницей.
– Молчал бы лучше – посоветовал Макаров. – Так вот, эпидемия идет психическая, шизоидная. Люди не могут работать с автоматикой, особенно специалисты. От них аппаратура словно узнает, как бы сломаться понадежнее, чтобы каюк с гарантией был. И специалисты ломаются от такой двусмысленности. Рабочих спеленутыми из цехов выносят – на станки бросаются, чтобы те прекратили их мучать. Бывает и синдром последействия, когда человек все свободное время, от смены до смены, закручивает, приваривает, обтачивает любое, что под руку попадает.
– Если бы там какой-нибудь художник или балерина ума лишились, это можно б было поприветствовать, а то ведь полезные люди, – прочувствованно сказал Торн.
– Госпитализировано несколько народных депутатов, – продолжил горькую повесть начальник, – из тех товарищей, что за страну болеют. На железной дороге пробка – а у них запор. Где-то уклонение от призыва – на них глухота нападает. Или вот полковника нацбезопасности привезли. У него ценный почин – всех не верящих в идеалы коллективизма сращивать с помощью последних достижений медицины в сиамских близнецов. Причем на двух эгоистов должен приходиться один альтруист, сам офицер готов пожертвовать собой для рождения первой тройни.
Торн осмыслил лопотание шефа и захотел поделиться:
– О, шеф, спешу порадовать. Меня посетила свежая мысль. Ведь я уже не первый день ощущаю, что случился какой-то сдвиг. Не только в моей голове, заодно и в едином психополе, которое вы так не любите. Нас не спрашивая, приопустился с жуткой высоты, а может и просто заерзал, обозначился один из полевых концентраторов, по рангу не мельче прототипа. Этот самый прототип, названный мной стилизованно, под древность, Праотец-Дерево, неизвестно где окреп на косморитмических харчах и сейчас атакует Праотца-Металл. Как самый злющий ведьмак в него внедряется. На третьей стадии Праотец-Металл будет захвачен и оприходован, заслуженно или незаслуженно – другой вопрос. Он забудет свою генеральную линию, потеряет ось и начнет отдавать энергию на чуждые ему «деревянные» цели, станет чем-то вроде кольцевика. И я подозреваю, что третья стадия как раз уже симптомами и щеголяет.
– Дерево, земля, огонь, вода, металл, где-то я уже слышал, – напряг лоб Макаров.
– Еще не раз услышите. Я не стараюсь оригинальничать, говорю открытым текстом. Мы редко догадываемся, кто там ворочает нами, как кочегар углем, ведет куда-то на подвиг, сгоняет в артели напрасного вкалывания. То есть думаем, запершись в туалете на крепкий засов, что это нас вожди и «измы» погоняют. А на самом-то деле, самих вождей и, любимые ими, как варенье, «измы», вздрючивают кое-какие сущности. Ведь известно, будь ты хоть самая заезженная кляча, а приложатся сапогом пониже спины, ой, как поскачешь, заткнешь за пояс Кентукки Дерби.
– Хватит громоздить страшные загадки, вы же не буддийский монах, пока что, – неодобрительно отозвался Макаров.
– Это не притчи, шеф. Разве мы не хотим, чтобы все стало быстрее, круче и веселее, чем в жизни. Чугунки с упорством достойным лучшего применения даже себя переклепывают, самоделкины хреновы. Таково уж влияние Папаши-Металла. Но искусство, что говорится, искусственно, а кроме того требует жертв. Очень искусственное любит людишек «опускать», по-блатному выражаясь. Ему ведь рабсила нужна, чтобы рождаться, ходить и лелеять себя. Я и деревянство, даже развитое, тоже не стану защищать. Слишком оно естественное. Родился уродом – ходи уродом. Жуй тех, кто послабее, не перепутай. Не попадайся на глаза тем, кто поздоровее. Если курносый, женись только на курносых, породу блюди. Из пищевой пирамиды наружу не лезь. Так что, стресс и пресс распространяется на всех, от человека, который гордо звучит, до самого занюханного кольцевика.
