Сергей Лексутов - Полночный путь
Серик хмуро проворчал:
— Это если большая война случится, и я сумею вражеское знамя захватить…
Серик заметил, как Горчак внимательно и цепко глянул на нее, после чего вздохнул и проворчал:
— Говорил Реуту, старшую, замужнюю послать…
Анастасия вдруг сорвалась с места и убежала в шатер. Горчак хмуро проворчал:
— Я ничего не скажу Реуту, потому как бились мы с тобой бок о бок, но он и сам рано или поздно узнает…
Серик потупился, проговорил:
— Моему брату уже под тридцать, а вроде и не нужна ему женщина; работает в кузне с рассвета до заката и в ус не дует. А меня будто верховым пожаром накрыло… Да я ради нее готов пойти за тридевять земель, и поймать жар-птицу!
Горчак рассмеялся:
— Видел я этих жар-птиц… Павлинами зовутся. Ох, и голос у них противный! — он задумался не на долго, после чего раздумчиво произнес: — Вот и пойди на край земли, и поймай для купца Реута жар-птицу…
— Это как?! — изумился Серик.
— Не время еще, но скоро узнаешь… Давай спать, стражу пусть работники стоят. Пожалуй, опасность уже совсем миновала, но кольчуги снимать пока рано.
Серик улегся у костра на шубу, положив под руку обнаженный меч, укрылся другой шубой. Хотя можно было и не укрываться, в подкольчужной рубахе и так было тепло. Но к утру все равно продрогнешь, так что, чтобы лишний раз не просыпаться, заранее укрылся потеплее.
И тут же, будто и не спал вовсе, услышал над ухом:
— Серик! Ну и спать же ты здоров!
Высунув голову из-под шубы, Серик сразу ощутил студеную прохладу, на траве лежал иней, работники уже разводили костры. Горчак продолжал:
— Ко времени доехали, скоро и первый снег ляжет. Как следует, успеем намолиться до санного пути… Серик, я слыхал, кроме купцов и ремесленный люд поголовно окрестился?
Серик пробормотал машинально:
— Я воин, и бог мой — Перун…
Горчак пожал плечами:
— Я тоже воин, но бог мой — Исус*. Как раз хороший случай представился окреститься… *До реформы патриарха Никона русские писали слово Иисус с одним "и".
— Не буду я креститься! — в сердцах выкрикнул Серик. — Батута уговаривает, теперь ты пристал…
— Да не пристал я… — обиженно протянул Горчак. — Не хочешь — не крестись…
Няньки быстро наварили кулеша. Пока ели — взошло солнце, и иней быстро истаял.
Горчак сказал:
— Хорошая нынче осень, погожая… Как бы печенеги не пришли…
Серик рассмеялся:
— Мне Шарап рассказывал, когда приходили прошлый раз, столько получили, что многие не унесли даже собственных ног!
Горчак покачал головой, выговорил осуждающе:
— Времена нынче иные. В Царьграде всерьез опасаются, что крестоносцы на город пойдут. А если Царьград захватят, то и до нас очередь дойдет. Хоть мы не особенно ладим с ромеями, однако ж — православные. А печенеги нынче — сплошь крестоносцы.
— Горчак, а почему печенегов печенегами зовут? — спросил Серик.
— Да потому, что в их стране вокруг каждого селения огромадные печи стоят. В них они железо варят. Слыхал я, там целые железные горы стоят — откалывай кусок, и в печь клади. Издревле они железо на все стороны света продают… — задумчиво проговорил Горчак, думая о чем-то своем.
Анастасия все утро была тихая и молчаливая, ни разу даже глаз не подняла на Серика. Только когда разобрались в привычный походный порядок, она все же подъехала к Серику, и поехала рядом, но так и не проронила ни единого слова. А у Серика сердце рвалось на части, и от этого он тоже не мог произнести ни единого слова.
На обед останавливаться не стали, только-только солнце начало склоняться к закату, потянулись возделанные поля, с густой щеткой стерни, а за ними — стены и башни пустыни. Ворота оказались открытыми. Да и кого бояться в этих глухих лесах? Пока обоз втягивался в ворота, настоятеля, видимо, оповестили; он степенно спускался с высокого крыльца своей кельи. Приглядевшись, вскричал:
— А не Анастасия ли это, Реутова дочка?!
Анастасия спрыгнула с седла, побежала к нему навстречу, настоятель протянул руки и принял ее в объятия, она тут же исчезла, только голова торчала над сомкнутыми руками — так огромен и могуч был настоятель. Расцеловав ее, он обратился к Горчаку с Сериком:
— Эт, вы что же, всю дорогу кольчуг не снимали? Досюда шибает вонью… А ну живо в баню!
Народу в обители было много, потому бань было аж четыре, да просторных. Они уже дымили. Видимо их затопили сразу, как завидели с башни обоз. Уводя в свою келью Анастасию, настоятель обернулся, бросил через плечо:
— Оружие снесите в оружейную, там иноки обиходят, кольчуги смажут, подкольчужные рубахи свежие получите… В обители нет нужды при мечах ходить…
Оружейная была просторная. На кольях, вбитых в стены, висело множество кольчуг, на полках из толстых плах, лежали мечи, боевые топоры, луки, с вязанками стрел. На отдельной широченной полке, лежали громадные ножные луки, с медными стременами. Снимая кольчугу, Серик вскричал:
— Эт что же, пустынь голыми руками не возьмешь?!
Два мрачных инока промолчали, Горчак откликнулся:
— Тут хватит и на всех обитателей, и если кто из окрестных жителей прибежит…
Сняв подкольчужную рубаху, Серик оглядел льняную исподнюю; она являла собой печальное зрелище, только что колом не стояла. Да и то по причине того, что намертво прилипла к телу.
Прихватив мешки с запасной одеждой, направились в баню. Там их уже ждали два могучих инока в кожаных фартуках. Баня топилась по белому, иноки разложили путешественников на просторном полке, и принялись наяривать каждый в два веника. Потом промяли, выкрутили, перекрутили, облили ледяной водой, и еще раз прошлись в два веника, и еще раз облили ледяной водой, потом облили теплой и вынесли в просторный прохладный предбанник.
Серик задушено протянул:
— Вот это ба-аня-а…
Он будто заново родился, тело было новым и свежим. Протягивая ему ковш с квасом, инок строго спросил:
— Почему креста нет?
Серик замешкался, принимая ковш, встрял Горчак, протянул тоненьким голоском:
— А он, видишь ли, воин, и бог его — Перун…
Инок не смутился, проговорил благодушно:
— Ну, настоятель быстро это исправит…
Горчак надел простую холщовую рубаху, портки из пестряди, обул свои походные сапоги, а Серик разрядился нарочито богато; в половецкие штаны из аксамита, красную шелковую рубаху, достал из мешка кафтан из дорогого германского сукна, обулся в мягкие сафьяновые сапожки. Наблюдая за ним с усмешкой, Горчак сказал:
— Настоятелю не понравится этакое богатство… Еще и пояс золотой! Экий ты гордец, Серик…
