Владимир Рыбин - Трое суток норд-оста
- "Плейбой"? - спросил "Купец" и улыбнулся снисходительно, как знаток.
- Подумаешь, "Плейбой". У нас такие "Петтинги" - ахнешь.
- Покажите.
- Такие штучки при себе не носят. - Он поглядел на Дрына и снова не увидел в его лице ни опаски, ни заинтересованности.
- Памятник на мысу знаешь?
- На плацдарме? Так это за городом.
- Вот, вот, за городом. Возьмешь такси, приедешь туда, скажем, через час.
- Так ветрище.
- В войну там, говорят, десант высаживался в такую погоду. А ты на машине боишься.
- Я не за себя - таксист не поедет.
- Поедет. Что он, норд-оста не видел?..
Они оставили "Купца" на скамейке и быстро пошли по пустынному бульвару.
- Ты все понял? Правильно я? - спросил Гошка.
- Во! - Дрын выставил палец. - Мы махнем раньше и достанем сверток.
- Голова!
Гошка засмеялся, ткнул Дрына в бок. Тот тоже засмеялся, но, как всегда, безрадостно, одними губами...
На голом берегу норд-ост гулял как хотел, порывами взвывал в неровностях памятника, стлал по сухой каменистой земле редкие, вздрагивающие от напряжения кусты. Волны с тяжелым воем катились на отмель, потрясая сверкающими на солнце белопенными гривами, хлестко обрушивались и, обессилев, отползали, волоча за собой мириады мелких камней.
- Ну ветрище! - возбужденно крикнул Гошка, втягивая голову в воротник своей нейлоновой курточки. - Унесет, гляди!..
- А и унесет, так на нашу улицу, не дальше, - сказал Дрын.
- Так уж и некуда?
Его почему-то обидело замечание Дрына. Будто улица - все в жизни, и на теперь, и на веки вечные.
- Видел умников, уходили, да возвращались. Вкалывать никому неохота. А на улице сыт, пьян и нос в табаке...
- Долго стоять-то?
Голос заждавшегося таксиста был далекий, приглушенный, почти до писка придавленный встречным ветром. Гошка бегом вернулся к такси, сунул шоферу трояк.
- Давай, батя, мы тут погуляем.
- Чокнутые, - сказал шофер и уехал.
Раздвигая грудью упругие волны ветра, Гошка добежал до памятника, спрятался за широкий куб пьедестала. Громадный бетонный матрос стоял над ним, расставив ноги и подавшись вперед, словно тоже сопротивлялся ветру. В треугольнике распахнутого бушлата виднелись выпирающие крепкие, как балки, ключицы, на которых серебристой пылью лежала высохшая соль.
"Неужели добрызгивает?" - удивился Гошка и, облизнув губы, почувствовал, что они солоны.
Ему подумалось, что соленая водяная пыль испортит куртку, покроет ее белым налетом, как этого каменного моряка. Он отодвинулся к углу пьедестала и поискал глазами Дрына. Тот стоял на четвереньках перед вросшим в землю бетонным колпаком, пытался влезть в низкий квадрат входа. Гошка знал, что под колпаком долго не усидишь, даже когда снаружи такой ветер, ибо там и тесно, и грязно, и пахнет далеко не парфюмерно. Он снова вскинул глаза на матроса, не торопясь помогать Дрыну. Ему вдруг подумалось, что матросы, те, живые, которые воевали тут, не имели таких, как у него, непродуваемых нейлоновых курточек. Это показалось невозможным. Он знал, как быстро забирается ветер под любое пальто, и одно спасение плотный затянутый нейлон на толстом зыбком поролоне.
Стороной прошла мысль, что ветер был не самой главной бедой на плацдарме, что тут летали осколки и пули, не давали поднять головы. Но тот, давно утихший, бой не воспринимался как реальность.
Гошка был обыкновенен, он не понимал, что умение сострадать, как талант, встречается нечасто. Уметь пережить за другого - на это способны даже не все поэты. Не потому ли так часто бывает, что маленькая личная боль многими переносится тяжелее, чем порой страдания целого народа. Сострадание - знание души. Нужно много пережить и перечувствовать, чтобы появилась эта почти акустическая способность отзываться стоном на стон. Не в этом ли суть обостренной стариковской чувствительности? Не потому ли отцы из века в век обвиняют детей в бессердечии?..
Гошка был обыкновенен, как многие. Ветер, хлеставший по лицу, беспокоил его сильнее, чем те, вычитанные из книг, давно пролетевшие пули...
Дрын выскочил из-под колпака так, будто наступил на лягушку.
- Ну и вонища! - крикнул, подбегая к памятнику. - Надо менять тайник. Да и мину там не поставишь. Рванет под колпаком, никто не услышит.
- Выдумал тоже, - сморщился Гошка.
- А чего? Хорошая идея.
- У коровы идея была, да себе хвост облила. - И захохотал. Уж больно складно вышло.
- Ну ты! - озлился Дрын.
Гошка хотел сказать еще что-нибудь такое, но вдруг вспомнил разговор с Кастикосом и промолчал, загадочно улыбаясь.
- Ты чего?
- Ничего. - И нашелся: - Едет... ухарь "Купец". Вон машина поворачивает.
Такси лихо развернулось на стоянке. Из машины вышел знакомый дядька с портфельчиком. И шофер тоже вывалился, подошел, поднял к памятнику лицо, искаженное большим белым шрамом.
- Посмотреть приехали? - спросил он, словно был тут хозяином.
- Угу, - сказал Дрын. - Оченно интересно, как люди воевали.
- Воевали, - вздохнул шофер и вдруг, совсем как мальчишка, шмыгнул носом.
Он быстро, как-то боком пошел вокруг памятника, вглядываясь в матроса. Остановился у ступенек, посмотрел в белую от пены даль. И когда снова повернулся к памятнику, в глазах его стояли слезы.
- Гляди - разнюнился! Во рожа! - сказал Дрын. Слюнявя сигарету, он поднялся на верхнюю ступеньку и сел там, расставив ноги. - Ладно, батя, поглядел - и хватит, дуй в свою катафалку.
Шофер недоуменно взглянул на него.
- Давай, давай, нам тут поговорить надо.
- Говорите.
Ветер хлестнул волной, дохнул соленой пылью, как из пульверизатора. Гошка отскочил сразу на две ступеньки, а шофер как стоял, так и остался на месте, только шевельнул рукой, стирая с лица то ли капли воды, то ли собственные слезы.
- Тоже экскурсант выискался! - раздраженно сказал Дрын. Он послюнил окурок и, ловко выщелкнув его ногтем, приклеил к массивному подбородку матроса.
И сразу шофера словно подменили.
- Ты... что? - спросил он растерянно и зло.
- Чего? - удивился Дрын.
- А ну вытри!
Дрын взглянул вверх, увидел окурок и захохотал:
- Еще немного - и дал бы матросу прикурить.
- Вытири! - сказал шофер и побледнел.
- Ты не цыкай. Твое дело телячье - получил воши и стой.
- Вытири! - снова крикнул шофер, странно коверкая слово. И вдруг, нагнувшись, схватил камень и неожиданно ловко прыгнул к Дрыну.
Гошка, стоявший рядом, успел подставить ногу. Шофер плашмя грохнулся на ступени, и камень, отскочив, едва не ударил Дрына.
- У, гад! - выругался Дрын. Он дважды сильно пнул обмякшее тело. Потом ногой перевернул шофера и отступил, увидев залитое кровью лицо. Оглянулся быстро, воровато и зачем-то принялся стаскивать тело со ступеней.
