Геннадий Гор - Уэра
Посланник звездного неба
Господин Яхман, личный секретарь кенигсбергского мудреца, любезно провел меня в кабинет. Профессор с минуты на минуту должен был вернуться с прогулки. — Как доложить о вас? — спросил Яхман. Я назвал первую русскую фамилию, которая мне пришла в голову, мысленно три или четыре раза повторив ее про себя, чтобы не забыть. В кабинете было темновато и, кроме того, высокий воротник специально придуманного мною костюма почти скрывал мой рот, так что я мог не беспокоиться. Яхман был разговорчив. Мы говорили о том, о сем, о погоде, о временах года, о редких и удивительных феноменах природы. — Господин Кант, — сказал Яхман, — обладает редким даром. Он удивляется тому, что другим вовсе не кажется удивительным. — Чему, например? — спросил я. — Больше всего — звездному небу над нами и нравственному закону внутри нас. — О нравственном законе мы еще поговорим, — сказал я тихо и значительно, а что касается звездного неба над нами, оно и послало меня сюда. — Вы астроном? — спросил Яхман. — Отчасти, да. Но только отчасти. — Что значит это ваше «отчасти»? Надеюсь, вы, сударь, не маг и не фокусник? Господин Кант очень ценит свое время. — Время? Я как раз и пришел сюда, чтобы выяснить его сущность. — Да, здесь вам дадут на этот вопрос точный и исчерпывающий ответ. Здесь знают, что такое пространство тоже. Он вышел, оставив меня одного среди строгой и скромной обстановки ученого. Я задумался и не заметил, как вошел Кант. Он стоял и смотрел на меня, должно быть, ожидая, когда я назову свое имя. От сильного волнения я забыл имя, разумеется, не свое собственное, а то, которым я назвал себя Яхману. Пауза, как мне показалось, длилась долго, дольше, чем того требовали обстоятельства. Я молчал, ожидая, когда заговорит сам хозяин. Он сказал тихим, но резким голосом. — Господин Яхман, мой друг и помощник, сообщил мне о том, что привело вас сюда. Вас интересует, что такое время. Не могли бы вы задать вопрос не столь трудный? — Где и задавать трудные вопросы, как не в этом кабинете? Кант улыбнулся. — Самое трудное — это на сложный вопрос ответить просто. И я отвечу вам, как ответил самому себе, когда впервые задал себе этот вопрос: время — это априорная форма нашего созерцания, так же, как впрочем, и пространство. Вы прибыли сюда издалека? — Да, мне пришлось познакомиться с изрядным расстоянием, чтобы попасть к вам. — Земля не так уж велика. Ее делают большей, чем она есть, медленные средства передвижения. Если бы мы могли летать, как птицы, мы бы лучше чувствовали масштабы той небольшой планеты, на которой поселила нас судьба. Сколько километров делали вы в час? — Без малого триста тысяч в секунду. Я догадываюсь, что вы уже сделали нужные умножения, но не решаетесь назвать цифру. — Вы шутите. На Земле нет таких расстояний. Да здесь и некуда так спешить. — Я спешил поневоле. Могло не хватить жизни, чтобы преодолеть расстояние. — Откуда вы? — Из звездного неба, что над нами… — Уж не хотите ли вы сказать, что вы не человек, а посланец потусторонних сил? Это было бы забавно и наивно, совсем в духе некоторых современных романов, пренебрегающих законами природы. — Вы думаете, я прибыл вас дурачить? Кто бы взял на себя такую смелость! Нет, я имел дело со строгими законами природы. Я имел дело с пространством, с объективным пространством. Я пришел к вам рассказать о нем. Оно существует вне нас. Оно и послало меня к вам. Меня послало сюда будущее. — Мне легче поверить, что вас послал дьявол, как это ни пошло и тривиально. Будущего нет. — Но оно будет! Хотите, я расскажу вам о нем? О том, какой будет Земля через двести лет. — Только не вдавайтесь в излишние подробности. Я все равно не имею возможности их проверить. Я говорил увлеченно о будущем обществе, обществе справедливом и творческом, где не будет эксплуатации человека человеком. Я рассказывал о теории относительности, квантовой механике, теории единого поля, генетике, кибернетике, сущности гравитации… Кант слушал, не перебивая меня. — Забавная смесь идей английских утопистов, Жан Жака Руссо и причудливой выдумки романиста. Вы писатель? Через двести лет не будет ни меня, ни вас, и никто не сможет вас уличить в неправде. — Жалею, что я вас уже не застану. Я постараюсь вернуться сюда через двести лет. Кант усмехнулся. В эту минуту солнце вынырнуло из-за туч, и в кабинете вдруг стало необычайно светло. Лицо мыслителя уже не усмехалось. Глаза Канта смотрели на мой рот с тем откровенным изумлением, которое я видел только на лицах детей. Мгновение длилось. Я не видел ничего, кроме этих изумленных глаз. Он, вероятно, не видел ничего, кроме моего странного рта. Длилась пауза. Кант молчал. Молчал и я. Наконец он спросил тихо, почти шепотом: — Кто вы? Поведайте, ради бога! Только не молчите, Кто вы? Я рассмеялся. — Разве мы так уж точно знаем, кто мы? — ответил я почти так же тихо. — Во всяком случае, мы знаем, что мы люди. Но вы не человек. Кто же вы? Кто? — Я житель далекой планеты Дильнеи. — Докажите. — Показать вам справку, выданную администрацией? У нас не выдают справок. Разве то, что я вам рассказал, не подтверждает мое происхождение? А мой нечеловеческий рот, который вы рассматривали с таким изумлением? Разве он не свидетельствует? — Ваш нечеловеческий рот произносит вполне человеческие слова. Ваш разум человечен… — Ну, что ж, это только подтверждает диалектическое единство законов природы, мир материален и высокоразумные существа пребывают не только на Земле… — Может, я вижу сон? — Позовите Яхмана. Он вам подтвердит, что вы не спите. — Не стоит. Не стоит звать Яхмана. Он найдет какое-нибудь объяснение этому феномену. И это объяснение будет слишком запутанным и сложным, чтобы быть истинным. — Может, лучше не вдаваться в объяснения, господин Кант? — Философ не должен бояться истины, как бы она ни была страшна и ужасна. Я жажду узнать причины, чтобы понять следствия. — Все очень просто. Я прилетел на Землю с Дилънеи. Космический корабль ждет меня на Луне. Моя миссия подходит к концу. Мне пора, господин Кант. Благодарю вас за аудиенцию. Вот уже слышны шаги… Кажется, сюда идет господин Яхман? — Да, это он. До свидания, господин с русской фамилией, посланец будущего. Я не хотел бы при Яхмане сомневаться в том, что вы человек. До свидания. — Прощайте! Я вернусь через двести лет.
Это я! Я! Арид!
Сто пятьдесят лет тому назад один из крупнейших биологов Дильнеи, великий Ахар писал, не скрывая своей ревности к успехам физиков: «Если бы наше знание проникло в живую клетку так же глубоко, как в сущность атома, вероятно, мы избавились бы от большинства болезней и смогли бы продлить нашу короткою жизнь вдвое, втрое, а может и в десять раз». Еще недавно эти слова звучали несбыточно, как неоправдавшееся пророчество, сейчас же они были близки к реализации. Вот уже несколько лет, как вся Дильнея была занята наступлением на тайны клетки. Казалось, все превратились в цитологов: инженеры, поэты, старушки, доживавшие свой век, диспетчеры на космических вокзалах, садовницы, астрономы, работник связи, литературоведы, косметики. Арид сказал Эрое: — Теперь вы можете спокойно ждать Веяда. Вам не суждено состариться. Мы уже накануне победы над энтропией и временем. В глазах Арида, увеличенных — экраном приближателя, были следы грусти. Нелегко было ему вспоминать о Веяде. Об этом Эроя догадывалась давно. — Когда мы встретимся? — спросила она. — Я так давно не видела вас. — Может быть, завтра. Если мне удастся выкроить час, отложив все дела. Трудно Ариду выкроить час. Его личное время принадлежало не ему, а проблеме, которую нужно было решить. Клетка была куда сложнее атома. Найти средства, предохраняющие наследственно-информационный аппарат от разрушающего действия энтропии, значит сделать каждый индивид, каждое «я» и каждое «ты» таким же бессмертным, как вид и род. Кому, как не Ариду, могла прийти такая дерзкая идея? И эта идея завладела умами всех дильнейских ученых. Эроя ждала Арида в тот день, когда он обещал прийти. Но он пришел через неделю. Да и он ли пришел к ней? Перед ней стоял незнакомец, чем-то чуточку похожий на Арида. Может быть, это был его младший брат, решивший пошутить? — Это я, — сказал он, — я. Арид! Помолодели только те клетки, которые не ведают памятью. Житейский опыт остался прежним. Мое «я» тоже не изменилось. Узнаете вы меня? Эроя готова была расплакаться. Перед ней стоял юноша. Она искала в чертах его лица прежнего Арида — зрелого и мудрого дильнейца. Но этот дильнеец исчез. Вместо него здесь стоял юноша — жизнерадостный и охмелевший от избытка сил. — Это я! Я! Арид! — повторял он все менее и менее уверенным голосом, словно сам сомневаясь в том, что это был он. — Я! Я! Неужели вы мне не верите? — Пока еще не очень! — Я тоже испытал это, когда взглянул на себя в зеркало. Но я знал себя таким. Это было двадцать лет тому назад. Возвратилось мое прошлое. Его вернула мне наука. — Но зачем? К чему? Я знала вас, а не ваше прошлое. Я ждала вас. Но вместо вас пришел другой. Ваш брат, ваш тезка, но не вы. Неужели вы не понимаете, какое у меня сейчас чувство? Я не нуждаюсь в иллюзии, в обмане. — Это не иллюзии, не обман. Это истина. Моим клеткам пришлось вспомнить то, что было записано в них двадцать лет тому назад. Меня вернули в прошлое. — Но мне нужно ваше настоящее, а не прошлое. Вы, а не воспоминание о том, каким вы были в юности. — Я не воспоминание. Я — реальный дильнеец. Поймите! — Но дело же не в том, реальный вы или нереальный. Важно то, что вы уже не тот, а другой. Вы юноша, а я знала зрелого дильнейца. Что осталось от него, кроме имени? — Но я тот же. Совершенно тот же, каким был, каким вы меня знали. Помолодели только клетки. Сознание осталось то же. Личность не изменилась. Я помню все, что помнил до того, как подверг себя эксперименту. С кого-то надо было начинать. Я решил, что надо начать с самого себя… Разве я поступил неэтично? — Я не осуждаю вас за это. Я только говорю, что передо мною не тот Арид, которого я знала и ждала. Где мне найти его? — Его уже нет. Вместо него — я! — Но между нами время. Разве вы этого не чувствуете? Время! Я осталась такой же, какой была. А вы резко изменились. Вы вернулись в прошлое, в свою юность. — Но и вы можете это сделать. Достаточно… — Я этого не хочу. Я не хочу расставаться со своим возрастом. Не хочу. Я стала стареть. На днях, причесываясь, я увидела седой волос. Я не стала его вырывать. Зачем? Он часть меня, результат моих переживаний. Пятнадцать лет тому назад я была юной. На моем лице не было морщин. Но я не требую ни от судьбы, ни от науки, чтобы мне вернули прожитое. Оно стало частью моего опыта. Вы утверждаете, что изменились только внешне. Но возможно ли это? Ведь между внешностью и внутренней жизнью должно быть единство. Хорошо ли, когда за внешностью юноши прячется душа зрелого мужа или старика? Арид ничего не ответил на ее слова. Он молча вышел.
